Мы не можем начать наше исследование с того момента, когда в одном из видов наземных животных, предков Homo sapiens, начало развиваться сознание, так как о тех далеких временах наши познания смехотворно мизерны и, очевидно, нет надежды, что будущее сможет привнести что-либо позитивное в этот пробел. Вопросы, которые мы перед собой ставим и на которые мы желаем получить обоснованные ответы, следующие: эволюционирует ли наше мышление или нет? – и, если да, то какова механика этого процесса и каково целевое направление (если таковое имеется)? И, очевидно, что для удовлетворения нашего любопытства не имеет значения конкретная отправная точка этого развития – начинался ли его отсчет во времени от гигантской человекообразной обезьяны типа гигантопитека, или от крошечных долгопятов, или, например, от гиппопотама. Если мы сможем проследить этот процесс в обозримом для нас историческом времени и дать ему приемлемое научное объяснение, то уже в этом первом приближении к истине мы будем считать нашу задачу выполненной, ибо, очевидно, что процесс этот имел такой же закономерный характер и в давно миновавших временах, куда нам сегодня, к сожалению, нет никакой возможности заглянуть. И все же мы, опираясь на силу нашего разума, попытаемся сделать и это. Но начнем с известного.

Рассматривая подвластный нашему исследованию отрезок времени, мы имеем то, что имеем – дошедшие до нас литературные и архитектурные памятники и скудные результаты археологических раскопок. Но главное наше достояние – малочисленные и, к сожалению, вымирающие народности маргинальных областей нашей планеты. Именно они – живые носители первобытного мышления.

Одним из достойных исследователей подобных сообществ был, как известно, Леви-Брюль. Он является первым ученым, указавшим на тот факт, что мышление современного и первобытного человека в корне отличаются друг от друга. Исследования Леви-Брюля привели его к выводу, что мышление человека, принадлежащего обществу низшего типа, исходит из конкретно сложившихся в каждом таком обществе особых “коллективных представлений”, пронизанных мистицизмом и в корне отличается этим феноменом от нашего современного логического мышления. Ученый утверждает, что в подобных обществах “мышление и речь остаются в слабой степени логическими, концептуальными”. Здесь действуют иные законы – а именно, законы партиципации или что то же самое – сопричастия. В таком обществе или клане, принадлежащем, например, тотему оленя, то есть считающим себя происходящим от оленя, каждый индивид ощущает свою сопричастность с этим животным – реально считает себя оленем. Известно, что в обществах низшего типа изображенный на картине предмет воспринимается, как сам предмет – изображенное сопричастно изображаемому: нет и намека на различение – оно отсутствует. “По мере того, как партиципации начинают ощущаться менее непосредственно, – говорит Леви-Брюль, – коллективные представления все больше приближаются к тому, что мы называем представлением в собственном смысле слова: интеллектуальный познавательный элемент занимает в них все больше места. Он стремится освободиться от эмоциональных и моторных элементов, которыми первоначально был окутан, и таким образом дистанцируется от них”.

При всей полноте и изящности исследований, проведенных Леви-Брюлем, он, по состоянию науки на то время, не мог ответить на целый ряд существенных вопросов – почему мышление развивается и почему преимущественно оно, а не какие либо другие человеческие качества; каким образом это происходит и при каких условиях и что из этого следует и к чему это может привести.

Основными серьезными оппонентами Леви-Брюля в его гипотезе, что мышление претерпевает историческое развитие и при этом все больше освобождается от влияния пра-логических представлений и начинает подчиняться законам логики, являются философ интуитивист Анри Бергсон и создатель школы этнологического структурализма Клод Леви-Строс.

Первый, несмотря на свою гениальную прозорливость, коснувшуюся многих аспектов нашего бытия, в отношении гипотезы Леви-Брюля допускает явные противоречия. В одном месте своей работы “Два источника морали и религии” он говорит – “если устранить у современного человека то, что поместило в нем непрерывное воспитание, то будет обнаружено, что он идентичен или почти идентичен своим самым отдаленным предкам”. В другом месте обращает на себя внимание следующее откровение: “Мы должны вновь сказать себе, что область жизни – это главным образом область инстинкта, что на определенной линии эволюции инстинкт частично уступил свое место уму”. Допуская подобные противоречия, Бергсон все же склонятся в пользу неприятия эволюции мышления. Имея ввиду мышление наших далеких предков и современных людей, Бергсон утверждает, что “сознание функционирует одинаково в обоих случаях”. Он не видит “как эти два мышления оказываются рассогласованными и как одно из них может “озадачивать” другое”.

Если у первого отрицание гипотезы Леви-Брюля носит интуитивный характер – т. е. высказывается в форме похожей больше на мнение, чем на доказательство; то второй оппонирует более изощренным способом. Акцентируя в своей книге “Неприрученная мысль” внимание на том, например, что разработка тотемических классификаций невозможна без наличия логического подхода и на других подобных аспектах жизнедеятельности низших обществ; стараясь доказать, что познания в таких коллективах, передаваемые устно из поколения в поколение, имеют структурально разработанный, чуть ли не научный характер, этот автор явно преувеличивает возможности первобытного мышления. Создается впечатление, что у него не результаты вытекают из проведенных исследований, но наоборот – исследования проводятся ради того, чтобы получить желаемые результаты. Не потому ли, что его основным мировоззренческим интересом был социализм и работы Карла Маркса? Несомненно и очевидно, что именно отсюда произрастает плакатно-гуманистический вывод этого известного европейского ученого (Клод Леви-Строса), что мышление низших обществ “является логическим – в том же смысле и таким же образом, как и наше”.

Одним из самых известных последователей учения Леви-Брюля был основоположник аналитической психологии К. Г. Юнг. Отметим здесь генеалогию происхождения таких важных и для нашего исследования понятий как “коллективное сознание”, “коллективное представление”, “коллективное бессознательное”. Впервые понятие “коллективное сознание” было введено французским философом и социологом Дюркгеймом. В него он включал совокупность верований и переживаний, общих для членов какой-либо социальной группы. Леви-Брюль, последователь Дюркгейма, ввел понятие “коллективного представления”. В него Леви-Брюль включал не только то, чего можно и чего нельзя делать члену коллектива, исходя из существующих в этом коллективе норм и правил поведения, стремящихся “высвободить или затормозить какое-нибудь движение”, но и дающих возможность осуществить “при помощи отвлечения, в котором нет ничего противозаконного для огромного числа случаев”, адекватную – т. е. логическую связь с реальным объектом. Изучая коллективные представления низших обществ, Леви-Брюль пришел к заключению, что они “глубоко отличны от наших идей и понятий и не равносильны им” – в них логические черты и свойства отсутствуют. Это не значит, что дикарь обходится без логического мышления вовсе, и на охоте, например, не примет соответствующие меры предосторожности, при выслеживании хищного зверя – примет! – но при этом ход его мышления будет лишен прямых непосредственных связей с осмысливаемым объектом, ибо, в отличие от современного человека, для него медведь не просто зверь определенного вида и определенных повадок, но предок в образе медведя. Отсюда следует, что в коллективных представлениях первобытных обществ логическое не дифференцировано от мистического. И, наконец, Карл Густав Юнг ввел понятие “коллективного бессознательного”, которое “состоит не из осознаваемых содержаний, а из латентных предрасположенностей к известным идентичным реакциям”. Психоаналитическая практика, которой Юнг занимался в течение долгих лет, привела его к выводу, что корни этого коллективного бессознательного “уходят вглубь прошлого, какое только было”. Вполне может быть, что именно работы Леви-Брюля подтолкнули Юнга на разрыв со школой Зигмунда Фрейда, считавшего, что становление психики человека и познание окружающей действительности начинается с нуля – т. е. человек рождается с мозгом чистым – tabula rasa – от следов какого-либо знания. Юнг не мог не заметить, что следы коллективных представлений далекого прошлого не оставили современного человека, но являются неотъемлемой частью его психики и проявляются в его поведении, высказываниях и поступках. Человек и сегодня не избавился от мистического, хотя ему это присуще в значительно меньшей мере, чем его доисторическим предкам. Факт увеличения в человеке доли логического отношения к реальному объекту сделало Юнга сторонником эволюции мышления. И хотя Юнг этому вопросу не уделяет значительного внимания, но высказывания его четко определяют позицию передового ученого и мыслителя. Юнг утверждает недвусмысленно, что человечество претерпевает “чудовищный естественный эксперимент, суть которого – становление сознания”.

Попытаемся ответить на вопрос – каким образом это становление происходит? – т. е. выявить подлинную механику этого процесса.

Современной наукой установлено, что все живое на нашей планете испытывает воздействие мутаций, в том числе и человек, как биологическая система. Мутация – это вновь возникшее внезапное генетическое изменение организма, закрепленное в матрице ДНК и передающееся потомству. Такое изменение может иметь генотипический и фенотипический характер. Мутации фенотипические имеют внешние проявления – например, шестипалость или иные прирожденные физические дефекты, мутации генотипические – латентны. Мы считаем, что эволюционное изменение мышления от пра-логического к логическому имеет не социальный, а мутационный характер – наш мозг в процессе всего исторического времени претерпевал и продолжает претерпевать генотипические изменения.

Человек мутирует в разных направлениях, но жизнедеятельность мутанта, как правило, социально подавляется, ибо мало того, что она должна приносить пользу обществу в жестокой борьбе за существование, она должна еще, при этом, естественно вписываться в функционально действующие иерархические структуры и традиционные установки. Этим мы желаем сказать, что преимущество в инерционной коллективной среде получает тот мутант, мутантные признаки которого внешне не бросаются в глаза. Именно к этому виду мутации относится эволюционное изменение сознания в сторону уменьшения мистических его корней и увеличения логического эквивалента. “Чем сильнее, – утверждает К. Г. Юнг, – и самостоятельнее становится сознание, а с ним и осознанная воля, тем интенсивнее бессознательное вытесняется на задний план и тем легче возникает возможность эмансипации сознательной структуры от бессознательного образца, благодаря чему она выигрывает в свободе, разрывает оковы чистой инстинктивности и наконец оказывается в состоянии безынстинктности или противоинстинктности. Это лишенное корней сознание, которое больше не может аппеллировать к авторитету прообразов, хотя и получило прометеевскую свободу, но вместе с ней и безбожную дерзость”.

Одним из первых ученых, проявивших эту “безбожную дерзость”, является Лев Николаевич Гумилев, не сомневавшийся в том, что в становлении народов мутация играет первостепенную роль. Именно мутанты, или пассионарии (особи, пассионарный импульс поведения которых превышает величину импульса инстинкта самосохранения) оказывают, исходя из учения Гумилева об этногенезе, катализирующее влияние на исторические процессы. К пассионариям Гумилев относит конкистадоров, землепроходцев, поэтов, ерисархов, полководцев. Но отметим, что и ученые, как правило, проявляют признаки пассионарности, ибо отстаивают свои убеждения, невзирая на грозящие им по этой причине всякого рода преследования. Сюда можно включить и художников и изобретателей и всех иных по-настоящему талантливых людей, одержимых процессом творческого поиска. Гумилев считает, что эта и только эта категория людей играет решающую роль в появлении новых этнических систем в тех или иных регионах. “Причинами толчков, – говорит он, имея ввиду подобные пассионарные всплески, – могут стать только мутации, вернее – микромутации, отражающиеся на стереотипе поведения, но редко влияющие на фенотип. Как правило, мутация не затрагивает всей популяции всего ареала. Мутируют только некоторые, относительно немногочисленные особи, но этого может оказаться достаточно для того, чтобы возникли новые “породы”, которые мы и фиксируем со временем как оригинальные этносы”.

Здесь следует обратить внимание на то, что Гумилев отличает микромутации от мутаций. Употребляя уточнение “микро” он подразумевает, что мутации такого рода имеют временный и локальный характер и проявляются не постоянно, но при определенных условиях, о которых он не имеет четкого представления, констатируя лишь тот факт, проверенный им на зафиксированных историей моментах этногенеза, что “биологические микромутации, а на языке этнологии – образование суперэтносов, связанное с пассионарными толчками, всегда захватывает зону земной поверхности, вытянутую в меридиональном направлении под каким-либо углом к меридиану и широте”. Этим самым он, очевидно, увязывает это биологическое явление с воздействиями космического порядка – то ли с периодическим изменением солнечной активности, то ли с колебанием интенсивности и направления магнитных силовых линий земли, то ли с какими-то другими неизвестными человеку явлениями подобного рода.

Мы согласны с предположениями Гумилева, что подобная взаимосвязь может иметь место, ибо, в конце концов, не человек создал космос, а космос человека, но предположений здесь недостаточно – нужны доказательства. Таковые есть, и они убеждают нас, что наиболее существенное влияние на процесс мутации человеческих сообществ оказывают иные факторы.

По ходу нашего исследования заметим, что если, например, мутация одноклеточных приводит к немедленному появлению нового вида, ибо размножение происходит делением (бесполое) , то у более сложных организмов, размножающихся половым путем, передача мутантных признаков по наследству от потомства к потомству, согласно менделевскому закону расщепления, будет стремится к затуханию – т. е. мутантный признак от поколения к поколению будет экстраполироваться. В подтверждение этого приведем любопытное высказывание Ломброзо, взятое из его книги “Гениальность и помешательство”. Он не оставляет незамеченным “какую ничтожную часть своих дарований и талантов передавали обыкновенно гениальные люди своим потомкам и как еще преувеличивались эти дарования, благодаря обаянию имени славного предка”. “Что значит, например, Тицианелло в сравнении с Тицианом, – восклицает Ломброзо, – какой-нибудь Никомах – с Аристотелем, Гораций Ариосто – с его дядей, великим поэтом, или скромный профессор Христофор Бернулли рядом с его знаменитым предком Яковым Бернулли!”

Продолжая нашу тему, мы утверждаем, что мутирование любого вида животных (в том числе и человека) имеет разные генетические вариации, но выживание новорожденных мутантов и, соответственно, передача новых генетических признаков от потомства к потомству детерминированы сложившимися жесткими условиями, эволюционно выработанными в борьбе за существование. Отсюда следует, что в человеческом коллективе мутант, например, с одним глазом на лбу, другим – на затылке, будет восприниматься подавляющим большинством не только, как отпугивающее уродство, но и как нечто дьявольски противоестественное. Для того, чтобы мутант был абсорбирован соплеменниками, его отличие от них, во-первых не должно бросаться им в глаза и, во – вторых, в этом отличии, носителем которого он является, соплеменники должны нуждаться: оно должно быть для них полезным или, на худой конец, не мешать им жить. Именно таким генотипическим качеством обладает мутирование человека в направлении наращивания мощи логического мышления, увеличения роли интеллекта в повседневной жизни. Отметим и то, что полезность мутации в этом направлении обусловлена тем, что человек приспосабливается к окружающей среде не столько с помощью инстинкта, сколько, в основном, используя изобретательную силу разума. Эквивалент этой силы для каждого человека выражается в его творческих способностях и имеет количественную меру, называемую интеллектуальным коэффициентом – IQ. Любое достаточно большое количество населения, именуемое нами инерционной массой (это может быть этническая группа, или суперэтническая), выделяет при своем воспроизводстве некоторый процент мутантов. Нас интересуют те из них, которые мутируют в сторону уменьшения или увеличения силы разума – т. е. за пределы того разбега интеллектуального коэффициента, который относится к инерционной массе. Мутирующих в сторону уменьшения IQ (идиоты, имбецилы, дебилы) отнесем к I группе населения, инерционную массу (малоспособные, нормальные способные) – ко II группе, мутирующих в сторону увеличения IQ (одаренные, талантливые, гениальные) – к III.

Мутация, приводящая к появлению идиотов, имбецилов, дебилов имеет фенотипический характер, внешне заметна и, якобы, не является полезной (считается генетическим заболеванием). Этой группе потомство иметь не рекомендуется и она, как правило, в воспроизводстве населения не участвует Однако мы заметим, что если в процессе эволюции проявление каких-либо признаков (даже негативных) имеет постоянный (закономерный) характер, то этот признак является в эволюционном движении необходимым и его появление всегда имеет рациональную точку отсчета.

В чем же рациональность появления на свет идиотов, имбецилов и дебилов?

Она и состоит, очевидно, в хромосомном отклонении от нормы, наблюдающееся у представителей этой группы. Поскольку в древнейшие времена, не было законов, нерекомедующих этим людям, умственно отсталым и непохожим на остальных, иметь потомство, то именно они увеличивали в человеческих сообществах мутагенность, способствующую более эффективному естественному отбору, увеличивая скорость эволюции и ее качество.

Мутация, приводящая к появлению одаренных, талантливых и гениальных, генотипическая, внешне не бросается в глаза и приносит всевозможную и разнообразную неисчислимую пользу. Эта группа участвует в воспроизводстве населения – имеет потомство и является передатчиком генетической информации, новоприобретенной в результате мутации, но имеющей, как мы уже об этом говорили, тенденцию к затуханию постепенному от поколения к поколению. Это надо понимать следующим конкретным образом. Если в семейной паре отец – талантливый человек, а мать представитель инерционной массы (II группа населения), то в результате менделевского наследственного закона расщепления, вероятность того, что в этой семье появится талантливый ребенок уменьшается. Учитывая, что этот ребенок при достижении определенного возраста найдет свою “половину” и скорее всего, что “половина” эта будет снова выходцем все из той же II группы населения, то вероятность того, что во втором поколении появится талантливое дитя, будет еще меньше, чем была в поколении первом. Именно такой процесс приводит к затуханию по линии наследственности талантливой генетической доминанты (так же, впрочем, как и доминанты со следами умственной деградации). Имея ввиду описанное нами явление затухания, мы и назвали инерционной массой II группу населения, вызывающую, по причине своей многочисленности, этот тормозящий эффект. Однако следует заметить, что если бы у нас был прибор измеряющий уровень адекватного (логического) контактирования с реальным объектом не индивидуального мышления, а, скажем, некоего усредненно-коллективного, то, несмотря на наличие тормозящего эффекта, внутренне присущего любой самодостаточной по численности группе людей, мы бы зафиксировали смещение этого уровня во времени в сторону бесконечно малого увеличения. Причиной такого, хотя и микроскопического, но все же приращения, очевидно, была бы генотипическая, беспрерывно действующая мутация. Представители III группы населения постоянно и в основном беспрепятственно (наследственно-биологическим путем) передают инерционной массе новоприобретенную генетическую информацию. Исключение составляют только те представители III группы населения, которые были поглощены творческой деятельностью настолько, что пожертвовали ради этого благами семейной жизни. “Шопенгауэр, Декарт, Лейбниц, Конт, Кант, Спиноза, Микель-Анджело, Ньютон, Лассаль, Гоголь, Лермонтов, Тургенев, – замечает Ломброзо, – остались холостыми”. Но они, по нашему мнению, несмотря на такую благородную жертву, могли оставить внебрачных детей. Многие из пассионариев закончили свою жизнь прежде, чем созрели для семейных уз – например, великий математик всех времен и народов Эварист Галуа, погибший на дуэли в возрасте 21 года.

Отметив все эти побочные нюансы, мы можем все же утверждать, что благодаря генетической интеграции в инертную массу представителей III группы, происходит медленно, неуклонное и беспрерывное в ходе исторического времени, увеличение уровня объективного контактирования усредненно-коллективного мышления с внешним миром. Но это и означает, что оно эволюционирует – т. е. что функционирование мышления у наших доисторических предков качественно отличалось от такового у современных людей: оно действительно, как это терминировано Леви-Брюлем, было не логическим, а пра-логическим.

В связи с вышеизложенным мы должны с огорчением заметить, что не согласны с утверждением Гумилева, что “этническая система, находящаяся в составе биосферы Земли” никуда не движется. “На вопрос: куда движется? – говорит Гумилев, – отвечаем: никуда, ибо при колебательном движении понятия “вперед” и “назад” не применимы”. Наше несогласие со знаменитым историком исходит из следующей логической цепочки. Развитие этнических систем и их дифференцированное многообразие есть неотделимая часть описанного нами эволюционного процесса и поскольку, исходя из учения Гумилева, на начальную (толчковую) стадию этого процесса (вплоть до акматической фазы) значительное влияние оказывают пассионарии, или что то же самое – генотипические мутанты (представители III группы населения) и эти особи, само собой разумеется, участвуют не только в конструктивно-социальном становлении нового этноса, но, как было это во все времена, в наследственной передаче своих генетических свойств инерционной массе любого развивающегося этноса, то утверждение, что этнос никуда не движется, является ошибочным. Этнос движется, ибо даже при превращении его в реликтовое образование уровень усредненно-коллективного мышления (введенный нами условно для удобства феноменологического описания) в отношении способности реликта адекватно контактировать с реальным объектом получит приращение в сравнении с прошлым на некоторую бесконечно малую величину.

Отрицательное отношение Гумилева к идее “осевого времени”, выдвинутой Карлом Ясперсом, ведущим представителем экзистенциализма, вызвано тем, что Гумилев, практически не признает биологической эволюции мышления. В его произведениях нет и намека на то, что это возможно. Об этом можно судить по следующему его высказыванию: “Обыватель привык считать, что древний человек был настолько бездарнее современных жителей промышленных городов, что лишь постепенно – путем смены десятков поколений – накапливал способности и внедрял изобретения. На этом весьма зыбком основании возникло представление, разделяющееся и учеными, что время, т.е. развитие в прошлом, шло медленнее, чем сейчас, и потому палеолит, например, кажется для историков единой эпохи, вроде затянувшейся эпохи Ренессанса. Это аберрация дальности, такая же, как уверенность ребенка в том, что солнце не больше кулака”.

Здесь под развитием Гумилев понимает внешние факторы проявления мышления – различного рода изобретения и внедрение их в жизнь, но не внутренние, присущие человеку – т. е. развитие самого мышления на основе генетических изменений генотипического характера. Гумилев, очевидно, как и все его современники, воспитанные в жестких рамах исторического материализма, считал, что мышление следует за развитием науки и техники. Мы же утверждаем абсолютно противоположное – что развитие науки и техники следует за биологическим становлением разума. И когда Гумилев говорит, что “пассионарные толчки не только помехи в эволюции человечества, но и очистительная сила, без которой эволюция вообще не могла бы продолжаться”, то употребляемый им здесь термин “эволюция” не выходит (мы с сожалением констатируем этот факт) за рамки того смысла, который вкладывали в этот термин основоположники марксизма-ленинизма, заключающегося в том, что эволюционируют производные разума – техника, наука, социум и прочее, но “высшее творение природы” остается при этом (на генетическом уровне) неизменным: на веру – т. е. бездоказательно принимается утверждение, что начиная с некоего исторического времени человек, как биологическая система, не меняется. При таком подходе ни Гумилев, ни Маркс и ни Энгельс, которых он вынужден был по известной и простительной причине так часто цитировать в своей книге “Этногенез и биосфера земли”, при явном их атеизме, косвенно не вышли за пределы самого заурядного религиозного мышления: человек – творение божье и посему недопустима всякая мысль, что великий гончар свою работу еще не закончил и что в этом направлении человек еще не сотворился. Так что на этот раз, с нашей точки зрения, правы “обыватель”, о котором так презрительно отзывается Гумилев и те ученые, которым “обыватель” подсунул “на зыбком основании” здравого смысла неортодоксальное представление, что древний человек был если не “бездарнее”, то уж во всяком случае послабее разумом, чем современный. Поэтому, когда Гумилев пишет, что “исходя из учения об этногенезе как о повсеместно возникающем процессе, согласится с К. Ясперсом нельзя”, то тут же возникает вполне законный вопрос – а почему собственно говоря “нельзя”? Никакого научного доказательства, опровергающего концепцию Карла Ясперса, в трудах Гумилева мы не находим – одно лишь эмоционально-интенсивное акцентирование нашего внимания на собственных субъективно-ироничных оценках, звучащих как осуждение и приговор: “Концепция К. Ясперса – наиболее обоснованная попытка понять историю, как благодеяние, оказанное первобытным дикарям пятью народами, которые создали “прорыв” или скачок, как бы родились заново”. Или такое, например, в духе марксистско-ленинских формулировок, беспощадно-жесткое определение – “экзистенциализм (очевидно имеется ввиду учение Ясперса – прим. наше) – это изощренный вариант философского иконоборчества и попытка ухода от христианства к иудаизму”.

Что же это за историческое время, на которое Ясперс обратил внимание и назвал его осевым? Оно, по Ясперсу, ознаменовано не только возникновением мировых религий, но и прочих духовных движений, сформировавших современного человека, и заключено в эпохе между 800 и 200 гг. до н. э. В этом отрезке времени проявили себя одновременно первые греческие философы, израильские пророки, основатели зороастризма в Иране, буддизма и джайнизма в Индии, конфуцианства и даосизма в Китае. Ясперс констатирует, что именно в этом исторически коротком временном промежутке произошел качественный “скачок”, характеризующийся резким переходом от мифологического мышления к рациональному. Отмечая, что прародиной осевого времени являются великие культуры древности, возникновение которых географически теснейшим образом связано с долинами могучих рек Инда, Тигра и Ефрата, Нила и Хуанхэ, Ясперс обозначает вопросом – почему именно в этих местах возникли великие культуры древности – почему не все человечество в целом и не одновременно испытало подобное развитие? И тут у Ясперса появляются интересные высказывания. Его осеняет нечто типа догадок-прозрений, но до попытки теоретического доказательства дело не доходит.

И здесь, при всей нашей критике позиции Гумилева, занимаемой им в отношении генетической эволюции разума, мы должны отдать должное его впечатляющему учению об этногенезе. Без такого учения наше исследование не состоялось бы. Изучая становление и гибель народов, Гумилев сумел четко выделить интенсифицирующие и тормозящие факторы, продолжительность процесса и условия, приводящие к образованию реликтовых этносов. И поскольку итог исторического развития любого народа, как верно замечено Гумилевым, имеет фатальный исход – превращение в реликтовое образование, следует рассмотреть более внимательно этот конечный результат, скрытый (по причине отсутствия в реликте былой энергии) от исторических летописей и упоминаний. Что же такое с биологической точки зрения реликтовый этнос?

Со школьной скамьи всем нам хорошо известно, что и поныне в отдаленных областях нашей планеты существуют реликтовые этносы и что они сохранились каким-то непостижимым образом в первозданном виде. Кому из нас, романтиков, не захотелось бы побывать в этих экзотических местах? Но мы повзрослели и нам надо считаться возрастной прозаической данностью, потому что теперь нас интересует не романтика и даже не этнические особенности быта этих “дикарей” и даже не то, что их мышление сохранило первобытный мистический характер, но прежде всего каковы каузальные факторы подобной отсталости? Если, по нашему предположению, технический и научный прогресс – результат эволюции мышления на генетическом уровне, а не наоборот и в общепринятом смысле, то мы должны признать, что реликтовые образования, сохранившиеся в областях, считавшихся в недавнем прошлом краем ойкумены, отстали от развитых народов не технически, но прежде всего в естественном отношении и именно в том направлении, благодаря которому генетически возрастает мощь и раскованность человеческого разума. Причиной же тормозящего эффекта мы должны признать многовековое из-за географической удаленности отсутствие контактов с иными этническими народами. Заключение браков внутри и только внутри подобного племенного союза, если и не ведет к физической деградации, то уж пожалуй, как свидетельствуют исторические факты, умственному прогрессу не способствует. Такое вынужденное “варение” в собственном соку уменьшает вероятность появления мутантов, принадлежащих к III группе, и в результате неизбежно приводит к умственному застою. И если это варение продолжалось две тысячи лет, то весьма вероятно, что такой реликтовый этнос весьма значительно отстал в естественном развитии разума от цивилизованных народов. Но надо отметить, что современные средства сообщения довольно быстро сглаживают этот разрыв, ибо способствуют межнациональным контактам и, как следствие этого, даже в самых удаленных местах, заметной метисации населения, что, со всей очевидностью, ведет, как это отмечено Гумилевым, к возобновлению этногенетических процессов. Что касается реликтового образования, которое является исходным продуктом этногенеза не в маргинальных областях, а в цивилизованных районах нашей планеты, то следует отметить, что прозябать ему недолго, потому что оно тут же будет выведено из этого анабиозного состояния каким-нибудь наиболее активным соседним народом или насильственным поглощением или слиянием на добровольных началах и в результате подключения к новому своему историческому перевоплощению продолжит в общей массе с другими народами путь, ведущий к повышению уровня адекватного контактирования с реальным объектом.

Таким образом, разница между реликтовым образованием, которое является продуктом маргинальных областей и реликтовым образованием, находящимся в гуще этнического многообразия, если вдуматься, довольно таки существенная, ибо анабиозные состояния в которых находятся эти реликты не одного и того же происхождения. Реликт, находящийся в гуще этнического многообразия, получается в завершающейся стадии этногенеза по причинам скорее социального характера, чем генетического (социальные иерархические структуры имеют существенное влияние на использование имеющегося в их распоряжении генофонда); реликт же, находящийся в маргинальных областях – исходный результат, как мы предполагаем, отсутствия этнического многообразия, ведущего к замедлению тех мутантных процессов, которые важны для рассматриваемого нами биологического фактора эволюционного развития. Очевидно, что на мутационность особей в рассматриваемом нами направлении, влияет не только этническое многообразие, но и численность этнического коллектива, ибо для того, чтобы такая мутационность имела эволюционный эффект нужна определенная критическая величина инерционной массы (П группа населения), ибо именно эта группа принимает на себя удар пассионарного напряжения и в наследственном и в прямом – физическом смысле. Гумилев, к сожалению, не мог заметить указанной нами разницы в происхождении реликтовых образований, ибо начисто отрицал биологизм в эволюции разума.

Только теперь мы подошли вплотную к тому, чтобы ответить на вопрос, почему в долинах рек Инда, Тигра и Ефрата, Нила и Хуанхэ возникли великие культуры древности и почему именно в этих долинах?

Известно, что возникновение подобных культур результат, прежде всего, оседлости и что к оседлому образу жизни народы перешли после кочевого. Но почему такая последовательность носит закономерный характер – потому ли, что требуется несколько тысячелетий, чтобы догадаться, что оседлый образ жизни приносит больше разнообразных благ, чем кочевой? – потому ли, что такая длительность во времени нужна тугодумному человеку, чтобы на него снизошло внезапное озарение скачкообразно в кратчайший исторический срок придумать орудия труда для обработки земли и возведения ирригационных сооружений, строительства жилых домов, дворцов и культовых храмов? – потому ли, наконец, что человек проделал определенный путь в своем биологическом развитии и оказался подготовленным, прежде всего умственно, решать задачи, способствующие переходу к более сложным формам воздействия на окружающую среду?

Историк-экономист Арнольд Тойнби авторитетно полагал, “что цивилизации рождаются и развиваются, успешно отвечая на последовательные Вызовы”. Что под этими “Вызовами” Тойнби подразумевал? Повидимому то, что природа является для человека скоплением препятствий, которые человек последовательно, в силу своих возможностей, преодолевает. Но тут опять же возникает вопрос, что первично в этих возможностях – внешнее (техническая оснащенность, которую необходимо для этого преодоления создать) или внутреннее (способность создавать соответствующие приспособления)? Нет сомнения в том, что Тойнби отдал бы предпочтение внешнему фактору, ибо не находил, “что в рамках “исторического времени” наблюдается какой-либо прогресс эволюции самой человеческой природы”.

Карл Ясперс, в отличие от Тойнби, не связывал рождение и развитие цивилизации с символическим образом “Вызова”, ибо чувствовал, что первичное сосредоточено во внутреннем. В поисках причины исторического скачка (появления осевого времени) Ясперс приходит к мысли, что поскольку человек “не осознавал, к чему это приведет, и не стремился к этому”, с человеком “что-то произошло”. Ясперс указывает на наличие биологических и исторических черт в человеческой природе и на их неразрывную связь. И даже говорит о возникновении ряда вопросов при разделении этих понятий. Первый из этих вопросов – “к каким биологическим последствиям может привести историческое развитие?”, второй – “какие биологические реальности могут послужить причиной тех или иных возможностей истории?” Прежде всего отметим, что мы не согласны с тем, как Ясперс преподносит проблему взаимовлияния в процессе эволюции биологического и исторического – неравнозначное он трактует как равнозначное. Мы убеждены в том, что если функциональное взаимовлияние и имеет место, то равнозначным оно быть не может. Биологический фактор является доминирующим, ибо существование параллельно с народами, имеющими историю, реликтовых этносов в маргинальных областях уже само по себе является доказательством того, что без мутантов и без соответствующего повышения из поколения в поколение уровня усредненно-коллективного мышления история немедленно исчерпала бы все свои возможности.

Из того, в каком логическом порядке строит Карл Ясперс оговоренные нами вопросительные предложения, мы невольно приходим к заключению, что биологическое развитие он относил ко вторичному фактору. Позиция Ясперса – следствие его знакомства с работами швейцарского зоолога Адольфа Портмана, который полагал, что “нет ни малейших признаков того, что в рамках контролируемой исторической эпохи изменялись бы задатки новорожденных”. Именно на этой цитате, взятой из трудов этого ученого, Ясперс акцентировал свое внимание в своем изыскании “Истоки истории и ее цель”. В другом своем научном исследовании “Философская вера” Ясперс, опираясь на работы того же ученого, утверждает, что человек “становится понятным в своих биологических свойствах лишь в соединении с тем, что дано ему традицией, а не наследственностью”. Но “Истоки истории и ее цель” вышла в 1949 году, “Философская вера” – в 1948-м. Весьма, может быть, что в те времена у Портмана была именно та точка зрения, которая отмечена Ясперсом. Но, вероятно, в дальнейшем она, в результате более углубленного исследования вопросов антропогенеза, претерпела значительные изменения. Во всяком случая, исходя из работы А. Портмана “Мы в пути. Человек в окружающем его мире”, мы понимаем его точку зрения несколько иначе, чем Ясперс. В этой работе Портман делит процесс становления человека на два этапа. Первый отрезок развития (продолжительностью в миллион лет) по мнению швейцарского зоолога “проходит преимущественно в рамках природной эволюции, под действием тех же факторов, которые обуславливают развитие других видов млекопитающих”, второй (в течение полумиллиона лет) – связан с развитием чисто человеческих факторов: культуры, разума, техники и завершается он приблизительно 200 тыс. лет назад формированием Homo sapiens. С завершением второго этапа прекращается прирост объема головного мозга и даже наблюдается определенная его редукция. По мнению А. Портмана, это связано с реорганизацией внутримозговой структуры, отмиранием ряда прежних функций и появлением новой иерархии функций мозга, новых мыслительных способностей индивидов. Здесь мы с А. Портманом абсолютно согласны, ибо он не отрицает эволюции мозга (а значит и мышления), но переносит ее на иной качественный уровень, а именно – на генотипический. Можно предположить, что имеются и фенотипические изменения, которые, вероятно, “в рамках контролируемой эпохи” микроскопически малы и поэтому остаются практически незамеченными.

Таким образом, исходя из вышеизложенного, великие культуры древности смогли появиться потому, что в результате предшествующей длительной по времени биологической эволюции сознания оно, наконец, оказалось готовым к более разумному и прогрессивному способу жизни. Время становления этих культур с IV тыс. до н. э. по II – т. е. 2000 лет, что неизмеримо меньше предшествующей длительности. Чем же объяснить, что такое становление не произошло раньше? Ведь и в более отдаленные времена существовали долины тех же самых рек и те же самые их периодические разливы, способствующие развитию земледельческого хозяйства. Были в этих местах и люди. Археологическими раскопками установлено, например, что первые поселения на территории средней части Месопотамии появились в позднюю неолитическую эпоху (начало IV тыс. до н. э.), и что исконные хозяева этих поселений принадлежали к древнейшему этническому слою передней Азии – к племени, населявшему этот район до исторического времени непосредственно и далее в глубину веков – вплоть до разрозненных родовых групп.

Идентичная картина наблюдается и в долине Нила. Археологическими раскопками были обнаружены поселения эпохи неолита, как в дельте, так и в южной части этой могучей африканской реки. “Неоспоримо, – замечает Тойнби, – явное сходство физических условий в долине нижнего течения Нила и нижнего течения Ефрата, ставших колыбелью, соответственно, египетской и шумерской цивилизации”. Но подобную картину мы наблюдаем и в Северо-Западной Индии, в бассейне реки Инда, где археологами были обнаружены развалины городов, восходящие к III тыс. до н. э. и свидетельствующие о существовании в этом районе больших государств. В бассейне Хуанхэ также обнаружены поздние неолитические поселения и другие памятники, восходящие к периоду возникновения древнейшего китайского государства Шан-Инь (начало II тыс. до н. э).

Мы полагаем, что сходство физических условий, в особенности климатических, имело большое значение в том, что древнейшие цивилизации возникли в долинах этих рек, а именно – в узкой полосе на земной поверхности между 40-градусной параллелью и 25-градусной. Но решающим фактором явилось то обстоятельство, что к IV тыс. до н. э. человек сделал качественный шаг вперед в эволюционно-биологическом процессе освобождения сознания от превалирования мистической доминанты, подавляющей всякую творческую инициативу. Нам кажется, что конкретно это выражалось в том, что примерно в середине неолитической эпохи, задолго до создания четких государственных объединений, в некоторых из разъединенных племен, живущих в указанной нами узкой полосе от Египта до Китая, мистическое отношение к природе (когда каждое дерево, каждое живое и неживое существо сопричастно одухотворялось) было вынесено за скобки непосредственной природы – т. е. было обозначено некоторое центральное культовое место, где независимо от отличающихся родовых тотемов членами всех родов, входящими в состав племени, мистические церемонии совершались вначале на общих созывах – т. е. в особых случаях (война или, например, стихийное бедствие), а затем и регулярно, перерастая постепенно в традиционное культовое служение. Именно таким образом, очевидно, тотемизм начал отмирать и переходить в идолопоклонство. Подобная централизация культового служения была следствием того, что среди племен, живущих в гуще этнического многообразия, в борьбе за выживание естественный эволюционный отбор происходил медленно, но неуклонно по линии существенного увеличения роли индивидуального сознания в сравнении с коллективными представлениями и, следственно, постепенного отхода от партиципации в пользу логического осмысливания реальности. И плюс к этому само наличие этнического многообразия приводило в результате как межэтнических конфликтов, так и мирных договоренностей к увеличению частоты экзогамных браков и в итоге к нормальной (в пределах кривой нормального распределения Гаусса – графическое построение& смотри рис. 4) по отношению к инерционной массе численности представителей III группы населения – именно тех мутантов, которые необходимы для эволюционно-биологического процесса, текущего в генотипическом направлении.

О качественном изменении мышления, которое произошло в те далекие времена, можно судить по смысловому содержанию некоторых стихов из дошедшего до нас литературного памятника – песен о Гильгамеше (были обнаружены глиняные “таблицы” с клинописным текстом этих песен на четырех древнейших языках Востока – шумерском, аккадском, хурритском и хетском) и по характеру архитектурных сооружений того времени, обнаруженных археологическими раскопками.

Исследователями выяснение, что шумерские былины о Гильгамеше сложились в конце первой половины III тысячелетия до нашей эры. Известно также и то, что Гильгамеш (Бильгамес) – историческая личность – жрец и военный вождь Урука, живший в 2800-2700 г. до н. э. Но больше того, этимологически происхождение этого имени восходит, очевидно, к образу героя и верного его спутника полубыка-получеловека, изображенных на шумерских печатях конца IV – начала III тысячелетия до н. э.. Особенно любопытным, с нашей точки зрения, свидетельством качественного изменения мышления является часть эпоса о Гильгамеше, повествующая о его пребывание на острове карабельщика Утнапишти (прообраз Ноя), и именно то место этого поэтического произведения, где Утнапишти рассказывает Гильгамешу о потопе и о строительстве спасительного корабля:

Заложил я обводы, чертеж начертил я:

Шесть в корабле положил я палуб,

На семь частей его разделивши ими,

Его дно разделил на девять отсеков,

Забил в него колки водяные,

Выбрал я руль, уложил снаряженье.

Три меры кира в печи расплавил,

Три меры смолы туда налил я,

Три меры носильщики натаскали елея…

Цифровые величины, встречающиеся в приведенном нами поэтическом отрывке (шесть, семь, девять, три), не выходят за пределы десятка. “Первые числа (до 10 или 12 приблизительно), – утверждает Леви-Брюль, – привычные для пра-логического и мистического мышления, сопричастны его природе, они лишь очень поздно сделались чисто арифметическими числами”. И если это так, то вполне вероятно, что количество палуб и отсеков на строящемся корабле носит не только конструктивный, но и мистический характер. Следует отметить, что числа в пределах от единицы до двенадцати называются довольно часто по ходу поэтического повествования о Гильгамеше, что, действительно, говорит о том, что человек того времени еще стиснут рамками пра-логического мышления, но следует обратить внимание на то, что несмотря на мистические оковы определяющим моментом при постройке корабля является логический подход – Утнапишти строит грандиозное судно продуманно – по чертежу. Однако пралогическое мышление еще занимает значительное место в жизни общества – очевидно, что вокруг очага шумерской государственности еще существовали племена руководствующиеся тотемическими представлениями. Внимательный читатель заметит, что в шумерском эпосе есть некое, чуть ли не антагонистическое, противопоставление интеллектуального Гильгамеша (представителя населения, предпочитающего оседлый образ жизни) новоявленному другу Энкиду – дикому степняку, необузданному кочевнику, чье мышление слепо подчинено коллективным первобытно-мистическим представлениям – Гильгамеш уста открыл и молвит:

“Энкиду, друг мой, твоя мать антилопа

И онагр, отец твой, тебя породили,

Тебя воспитали хвостатые твари

И скот в степи и на пастбищах дальних!”

Противопоставление оседлого образа жизни кочевому в эпосе носит не эпизодический характер, но, исходя из экспозиции произведения, было в те древнейшие времена вопросом чуть ли не самым актуальным. Блудница (чей профессионализм, судя по детальному эротическому описанию в поэме процесса соблазнения, ни в чем не уступает современному – “раскрыла Шахмат груди, свой срам обнажила, – увидел Энкиду – забыл где родился!” говорит своему возлюбленному:

Зачем со зверьем в степи ты бродишь?

Давай, введу тебя в Урук огражденный,

К светлому дому, жилищу Ану…

Светлый дом – это, вне всякого сомнения, культовый храм бога неба Ану, покровителя города Урука. И, таким образом, смысл речи блудницы Шахмат сводится к тому, что она просит Энкиду оставить кочевой образ жизни и приобщиться, иначе это не назовешь – к новой вере. И несмотря на то, что дружба с Гильгамешем невольно вводит кочевника в систему пусть не иных религиозных представлений, но все же, очевидно, претерпевших в сравнении с теми, что ему знакомы, существенное изменение, он продолжает мыслить по-старому – пра-логически. Критическая коллизия переживается “неофитом” сопричастно, как первобытным человеком – в собственном смысле слова:

Энкиду поднял с одра свои очи,

С дверью беседует, как с человеком:

Знал бы я, дверь, что такова будет плата,

Что благо такое ты принесешь мне, –

Взял бы топор я, порубил бы в щепы,

Циновку привязал бы в дверном проеме!

Нельзя пройти и мимо того факта, что библейская история Адама и Евы косвенно (в алегорической форме) напоминает историю взаимоотношений кочевника Энкиду и блудницы Шахмат в эпосе о Гильгамеше. Судите сами – Шахмат (Ева) покоряет Энкиду (Адама) красотой своей и искусством в деле любви. Но суть “грехопадения” не в этом, а в том, что Шахмат (Ева) соблазняет Энкиду (Адама) прелестями оседлой жизни (плодами “от дерева познания добра и зла” – Бытие, гл.2:17). В поэме о Гильгамеше детально и непосредственно описано первое боевое крещение Энкиду на этом богопротивном поприще – то, как он цивилизует свою буйную энергию в объятиях великолепной блудницы (надо отметить, что она это делает с неподражаемым мастерством):

Смирился Энкиду – ему, как прежде не бегать!

Но стал он умней, разумением глубже…

И если в библейской истории Бог предупреждает, что непослушание приведет человека к гибели и, когда оно становится фактом, заменяет немедленное уничтожение на вечное проклятие; то “грехопадение” действительно приводит Энкиду, в итоге (после целого ряда героических подвигов), по решению великих богов (Ану, Эллиля и Шамаша) к смерти. Есть и проклятие, но оно касается только соблазнительницы Шахмат и проклинает ее сам Энкиду, заменяя по просьбе Гильгамеша длинный перечень своих недобрых первобытно-жестоких пожеланий на противоположные – милостивые и гуманные.

О качественном изменении мышления, выраженном в характере архитектурных сооружений того времени, наиболее полно можно судить по данным архитектурных раскопок произведенных в Северо-Западной Индии, в бассейне реки Инда. Развалины древнего города в Мохенджо-Даро сохранились особенно хорошо. Исследования показали, что это был крупнейший город начала III тыс. до н. э. Улицы этого города тянутся, как правило, строго параллельно с востока на запад и с юга на север. Фасады зданий выровнены в одну линию, их углы на поворотах округлены. Центральная улица достигает в ширину 10 метров (очевидно в этом городе пользовались колесным транспортом). Среди стандартных построек выделяется дворец с залами, служебными помещениями и кладовыми для хранения продовольствия. Общая картина города создает впечатление о явно продуманной сознательно проводившейся планировке. Мышление его создателей пра-логическим уже никак не назовешь.

Такого же рода сооружения, принадлежащие тому же самому времени, раскопаны в бассейне этой же реки несколько севернее – в Хараппа.

На основании того, что не имеется каких бы то ни было археологических свидетельств о возведении подобных сооружений в более ранние исторические периоды и на основании исследованных нами моментов эпоса о Гильгамеше, мы с полным основанием можем утверждать, что с IV по II тыс. до н. э. произошло качественное скачкообразное изменение мышления, выраженное усилением в нем логической доминанты.

Библейское повествование, как известно, начинается с Сотворения. Но здесь, в связи с нашим исследованием, следует обратить внимание на стих 5 главы 2 из Бытия, но не на утверждение аллегорического характера, что до Сотворения на земле ничего не росло – ни полевого кустарника, ни полевой травы , и не на то, что не росло это потому, что “Господь не посылал дождя на землю”, а на то обстоятельство, что главной причиной такой всеохватывающей безотрадности было отсутствие “человека для возделывания земли”. И тут мы сталкиваемся с первым противоречием. Исходя из Бытия, гл 5:2, Бог заранее знает, что создает человека для “возделывания земли” – для тяжелого физического труда – т. е. для проклятия, выраженного им в гл. 3:19 – “в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю”. Почему же при такой предопределенности, идущей от Него, от самого Создателя, Он помещает человека в райские условия ничегонеделания в Эдеме? Только ли для того, чтобы искусить его плодами “от дерева познания добра и зла”? Мы предполагаем, что здесь, в начале библейского повествования, в мифической форме выражена не только мысль, что “для возделывания земли” нужны знания, но и та, что цивилизация и сам человек, как человек разумный (Homo sapiens), начинаются с того момента, когда человек становится способным в результате предшествующей многовековой генотипической мутации перейти от кочевого к оседлому образу жизни и научается при этом возделывать землю.

Отсюда вытекает, что отмеченное нами выше противоречие, связанное с Сотворением человека, есть противоречие кажущееся. Для того, чтобы быть действительно Сотворенным, человек должен был вначале пройти долгий путь эволюционно-биологического преобразования: освободиться от оков мистического мышления – стать человеком разумным. Накопительный процесс становления насчитывал, вероятно, сотни тысячелетий, и внешне ничем себя не проявлял до тех пор, пока количественное накопление не привело к достаточному увеличению усредненно-коллективного уровня адекватного контактирования с реальным объектом и вследствие этого к качественному скачкообразному изменению иерархических, социальных и прочих общественных структур. И то, что накопительный процесс становления до обозначенного нами момента происходил в историческом смысле так долго, объясняется тем, что в кочевых условиях коллектив, очевидно, мог быть спаянным только при условии племенной организации родовых общин по тотемным признакам и браки, как правило, носили эндогамный характер – заключались внутри данной общественной группы – т. е. племени, что не способствовало ускоренному процессу мутации.

То, что родственные древние индейские цивилизации ацтеков и майя значительно моложе цивилизаций древнего востока, служит еще одним доказательством тому, что на темпы биологической эволюции сильное влияние оказывает наличие этнического многообразия, способствующее мутационным процессам и, следовательно, повышению уровня усредненно-коллективного сознания, а значит и переходу в более короткие исторические сроки от племенной организации общественных групп к менее архаической, когда заключение экзогамных браков становится естественным элементом жизни.

Попробуем объяснить нашу гипотезу в отношении индейцев несколько более аналитически.

По той причине, что в Америке не обнаружено древних ископаемых остатков человека, которые относились бы ко времени, предшествующему последнему ледниковому периоду, а также на основании антропологических, археологических и этнографических данных ученые предполагают, что заселение Америки осуществилось из Азии через Берингов пролив после последнего отступления ледника. Но что значит заселение? – в каких количественных масштабах оно происходило? В антропологическом отношении индейцы довольно однородны и близки по всем своим признакам к монголоидной расе. Сравнение всех индейских языков в грамматическим отношении и словарные соответствия между разными индейскими языками говорят о взаимном родстве всех индейских наречий. В сумме своей это свидетельствует, что в Америку примерно 10-15 тысяч лет тому назад из Азии через Берингов пролив переселилось, вероятно, несколько родовых общин, имевших по линии ближайших предков общее происхождение – т. е. одинаковые культурные навыки и один язык.

Через несколько тысяч лет потомки этих переселенцев, кочуя, размножаясь и отпочковываясь новыми родовыми общностями, расселились по всей Америке. Понятно, что при этом этнического многообразия и в помине не было. Понадобилась смена нескольких десятков поколений, чтобы различие биохоров и соответствующих способов приспособления к окружающей среде привели к зачаткам этнического многообразия (фенотипическая мутация) и в результате к активизации мутационных процессов и естественного отбора по генотипическому признаку. Вот почему переход от пра-логического мышления к логическому у коренных народов Америки произошел значительно позднее, чем у народов Европы и Азии. Приглушенность этнического многообразия долгое время держала индейские племена в состоянии близком к реликтовому. Но и сегодня они, при условии сохранения чистоты крови, значительно ближе уровнем своего усредненно-коллективного сознания к реликтовым этносам, чем к тем этническим сообществам, которые вписываются в воспеваемый и прославляемый по всему миру стандарт. И если время от времени раздаются возмущенные голоса, что Соединенные Штаты Америки страна демократии и свободы и что индейцев никто не заставляет жить в резервациях; они, мол, сами виноваты в том, что не хотят растворяться в американском, или что то же самое – в современном образе жизни, то на это мы со всей ответственностью заявляем – им не позволяет это сделать реликтовый уровень сознания – они не то чтобы не хотят – они к этому биологически не подготовлены – они не могут!

Развивая нашу теорию и высказывая при этом мысли крамольные, с точки зрения общепринятого, с неуклонной последовательностью ведущие к пересмотру целого спектра социальных и естественных наук, мы предвидим появление на мировой арене наших яростных оппонентов. “А как же согласуется с реликтовостью индейцев, живущих в резервациях, – спросят они с иронически-въедливой интонацией, – мексиканское или, например, бразильское экономическое чудо?” Суть этой въедливости заключается в идеологизированном мышлении – оно привыкло считать свою позицию гуманистической, а нашу расистской. Но у нас, в этом смысле, нет никакой позиции. Мы противники подобной априорности. У нас есть результаты исследований наших предшественников и наши усилия в этом же направлении. Исходя из уже проделанной нами работы, мы с уверенностью заглядываем в разного рода справочники и энциклопедии, зная заранее, что найдем в них сведения, лишний раз убеждающие нас в правильности наших теоретических рассуждений. Но судите об этом сами:

1. Основная масса населения современной Мексики (до 60%) – смешанного индейско-испанского происхождения – метисы и креолы. Индейцы, сохранившие свою первозданную этническую чистоту, составляют не более 20% от общего количества. Численность многих из 45 индейских племен и народностей не превышает 3-5 тыс. человек. Четыре индейских народа – майя, отоми, сапотеки и миштеки – насчитывают каждый немногим более 200 тыс.человек. Сосредоточено коренное древнейшее население Мексики в наиболее отсталых, аграрных районах страны.

2. В Бразилии состав населения более разношерстный. 35% населения составляют “белые”. 25% – метисы. 25% – мулаты. 12% – негры. 3% индейцы – коренные жители Бразилии, сохранившиеся в отдаленных и малоблагоприятных для заселения районах – бассейне реки Амазонки и плоскогорье Мату-Гросу.

Даже беглого взгляда на эти статистические данные достаточно для того, чтобы обратить внимание, что характерной особенностью этих стран является подавляющий процент метисов, креолов и мулатов в составе населения. И, вообще, что собственно говоря мы подразумеваем под словами метис, креол, мулат? Если говорить об отдельных индивидуумах, то та информация, которая содержится в смысловом значении этих слов, правильно отражает суть дела. Но если называть, например, 60% населения Мексики метисами, то такое определение кроме того, что имеет оскорбительный оттенок, несущий в себе смысловую окраску расовой нечистоты, не отражает реального положения вещей, ибо эти 60% не те метисы, которые сегодня метисы, а завтра нечто другое, могущее исчезнуть – нет! – это уже неистребимая константа – это новый народ, получившийся в результате бурных и сложных процессов этногенеза. И, очевидно, что это молодое этническое образование, сложившееся исторически недавно из двух народов – индейцев и испанцев, не могло обойтись без некоторого числа пассионариев – без представителей III группы (одаренные, талантливые, гениальные) – без инициативных и умных людей (не поддающихся гипнотическому влиянию иерархизма) – без тех, которые, вероятно, дали толчок техническому и научному прогрессу и этим самым привели отсталую страну к процветанию и благополучию. О том, какое давление испытывают инициативные и умные со стороны того общества, которому они верой и правдой служат или пытаются принести пользу, мы обязательно поговорим по ходу нашего исследования. Предварительно отметим, что мы отдаем должное Гумилеву, пытавшемуся определить фазы этногенеза в отрезке от времени возникновения любого нового этноса до момента его неминуемой гибели. И мы готовы согласиться с делением процесса этногенеза на такие фазы (фаза подъема, акматическая, надлома, инерционная, обскурации, регенирации, реликта), но при условии, что эти фазы никакого отношения к пассионарному напряжению не имеют (доводы нами будут приведены несколько позднее). Отметим также и следующий нюанс – мнение Гумилева, что мутации, приводящие к пассионарному напряжению, отражаются лишь на “стереотипе поведения, но редко влияют на фенотип”, требует, с нашей точки зрения, более конкретного уточнения. Человек, как мы это уже выяснили, мутирует в генотипическом направлении. И мутация эта носит вполне определенный характер – она увеличивает силу нашего сознания. И именно от меры этого увеличения зависит стереотип нашего поведения ( от корреляции сознательного и бессознательного, присущих каждому человеку, как неотъемлемая часть его жизни).

И еще один просчет в теоретических рассуждениях Гумилева. Он отказывал пассионарности, как явлению, в генетическом и наследственном распространении в глубину. По Гумилеву получается, что пассионарии возбуждают в инерционной массе (во II группе населения) по каким-то еще не открытым законам пассионарное напряжение. При этом пассионарию необязательно проявлять какую-либо активность – сам факт его присутствия приводит в действие пружину этого процесса. “Пассионарность, – утверждает Гумилев, – обладает еще одним крайне важным свойством: она заразительна. Это значит что люди гармоничные (а в еще большей степени – импульсивные), оказавшись в непосредственной близости от пассионариев, начинают вести себя так, как если бы они были пассионарны”. Гумилев недвусмысленно дает понять, что инерционная масса, лишенная источников энергетической трансформации – т. е. пассионариев, должна неизбежно превратиться в реликт. При этом Гумилев не делает никакого различия между низшим обществом и тем конечным этническим продуктом, который получается при прохождении пути этнического развития цивилизованным народом. Отсюда напрашивается однозначный вывод – Гумилев считал, что человеческие сообщества, при всем своем многообразии, остаются в сопутствующем им историческом процессе биологически неизменными. И, кроме того, Гумилев не дал никакого физического объяснения процессу описанной им трансформации пассионарного напряжения от пассионариев к непассионариям. Если, действительно, для передачи такого напряжения инерционной массе достаточно само присутствие этих необыкновенных людей, то в этом случае факт такой передачи имеет мистический характер и по этой причине никакому объяснению не поддается. Но Гумилев, исходя из тех методов, которые он принимает за основу в своих научных исследованиях, был человеком аналитического ума и, вне всякого сомнения, не мистиком, а атеистом. Вполне возможно, что способность пассионарев вызывать в инерционной массе пассионарное напряжение, он причислял к явлению социально-гипнотического порядка, относившемуся, с точки зрения официальной идеологии, к запрещенной теме и поэтому предпочел об этом умолчать. Та ненависть, которую он испытывает к советскому режиму, уничтожившему его отца, невысказанным мотивом пронизывает от начала до конца всю книгу Гумилева “Этногенез и биосфера земли”. Ведь и его отец был пассионарием, пожертвовавшим своей жизнью. Частое упоминание Львом Николаевичем Гумилевым в этой книге конкистадоров, в качестве пассионариев, созвучно с одним из лучших стихотворений Николая Степановича Гумилева “Конкистадор”. И все же, несмотря на такое, идущее изнутри физиологическое диссидентство, незаурядный мыслитель и ученый пытается примирить с неординарным мировоззрением своим тоталитарную одиозность, постоянно цитируя “основоположников”. Но примирения не получилось, ибо с точки зрения услужливой цензуры в книге не могло оказаться такого места, которое можно было бы не запретить. И запретили. Книга Гумилева “Этногенез и биосфера земле”, насколько нам это представляется, при его жизни не издавалась. Антропологический подход ученого и узколобое догматическое мышление не могли иметь общих точек соприкосновения. Они были враждебны друг другу.

Чтобы читатель более позднего поколения, чем наше, смог реально ощутить деформированность того жестокого времени, мы приглашаем его заглянуть в словарь иностранных слов, выпущенный в 1955 году, и найти в нем слово антропологизм и прочесть следующую трактовку: “АНТРОПОЛОГИЗМ – ненаучное объяснение явлений общественной жизни свойствами и потребностями отдельных людей как биологических существ, а не на основании исторических законов развития общества”.

Итак, на наглядном историческом примере мы видим, что именно метисация населения, дает толчок к выходу из реликтового состояния и ведет к ускоренном темпе к переходу от мистического мышления к более современному – логическому. Но при этом следует учесть, что переход этот вовсе не означает, что конечным продуктом этого процесса является ньютоно-картезианский способ мышления, берущий свое начало из аристотелевской логики, базирующейся на трех законах – законе тождества, законе противоречия и законе исключения третьего. Согласно исследованиям этого вопроса, который мы осуществили в “Новой парадигме”, мы убедились в том, что аристотелевский закон исключения третьего во многих случаях не срабатывает. Возьмем, например, исторический процесс в той же самой Мексике. Когда она в 1519-1521 году была завоевана испанскими конкистадорами, перед ними в скором времени само собой был поставлен ребром вопрос, заключающийся в исключении третьего: или мы, или индейцы – третьего не дано! Индейцы также, несмотря на доминирование в их сознании мистического мышления, поставили этот, подчиняющийся строжайшим правилам аристотелевской логики, вопрос, но только в обратном порядке. Это, кстати, говорит о том, что законы аристотелевской логики не всегда приводят к истине при контактировании с реальным объектом и поэтому могут быть присущими как современному, так и мистическому мышлению. Истина, как мы это уже доказали в “Новой парадигме”, заключается в третьем – в том неизвестном, которое исключается. И, действительно, жизнь распорядилась более правильно и более справедливо, чем тот печальный итог взаимного истребления, к которому могло бы привести строгое следование аристотелевскому закону исключения третьего. Она воспользовалась для решения более мудрым и более высоким принципом, а именно – мирным: ни то (не испанцы) и ни другое (не индейцы), но третье – новый народ! И именно этот, самой жизнью осуществляемый способ выбора и является вернейшим признаком, характеризующим феномен осознанного мышления, в отличие от первобытно-мистического.

Принято считать, что древнейшие цивилизации Китая, Индии, Египта и Месопотамии возникли благодаря благоприятным природным условиям в низовьях крупнейших рек, где наносные почвы, климатические условия и возможность искусственного орошения способствовали развитию земледелия и невольно приводили к оседлому образу жизни. “Великие цивилизации прошлого были цивилизациями великих рек, и исследователи привыкли рассматривать реку как предпосылку для возникновения той или иной культуры, – пишет немецкий писатель К. Керам в известной книге “Боги, гробницы, ученые” и тут же указывает на ошибочность такого подхода, – но американские цивилизации отнюдь не являлись речными цивилизациями, и тем не менее в их процветании не приходится сомневаться”. Это обстоятельство, подмеченное К. Керамом, служит подтверждением нашей мысли о том, что скачок от нецивилизованного состояния к цивилизованному совершается тогда и только тогда, когда уровень усредненно-коллективного сознания, благодаря мутагенным факторам и наследственной передаче приобретенных признаков, достигает той критической величины, которая позволяет человеческим сообществам в короткий исторический срок освободиться от оков мистического мышления и выдвинуть на передний план логически осознанное контактирование с реальностью.

Что касается влияния географических зон и климатических условий, то их в этом процессе следует отнести к влияниям косвенным – в том смысле, что некоторые географические зоны при определенных климатических условиях способствовали в древности к конкурентной локализации этнического многообразия, что неизбежно приводило к ускорению мутационных отклонений эволюционного характера и в итоге к появлению первых древнейших цивилизаций.

Таким образом, по ходу нашего исследования мы вынуждены констатировать факт, что начало скачка (в том смысле, в каком мы это понимаем) совпадает с исходным моментом еврейского летосчисления (Сотворение мира) – начало IV тыс. до н. э., а следовательно и осевое время, ошибочно приурочиваемое Ясперсом к периоду возникновения мировых религий. При этом небезынтересно отметить, что в Библии точно указывается географическое место той глины оседлости, из которой был вылеплен Homo sapiens – река, вытекающая из Эдема и разделяющаяся на четыре реки. Имя четвертой реки – Ефрат, в нижнем течении которой возникло Шумерийское государство и разворачивались события, описанные в эпосе о Гильгамеше.

Отметив, что с самого начала библейского повествования говорится о том, что человек Сотворен “для возделывания земли”, мы невольно пришли к выводу, что речь идет, прежде всего, об увеличении роли сознательного и уже после этого существенного приобретения исполнение Божьего предначертания – возделывание земли “в поте лица”, требующее осознанного терпения. И все в этом смысле было бы понятно, если бы не выражение, говорящее о познании добра и зла. Категории добра и зла изменчивы, ибо зависят от той морали, которая присуща тому или иному коллективу. Но во времена Адама и Евы, когда контуры государства Шумерийского едва-едва намечались в том смысле, что в низовьях Тигра и Ефрата появились, вероятно, первые случайные намеки на Шумерийские поселения оседлого типа – что тогда могло пониматься под добром и злом?

Очевидно, что добром считались все те новые традиции, в том числе и культовые, которые возникали в результате оседлого образа жизни, злом – пережитки кочевого. И разве Библия это не история этнического рождения народа еврейского в процессе перехода от кочевого образа жизни к разумному – оседлому? Но здесь важно усвоить момент, что такой переход не состоялся бы без биологического становления сознания – вначале его, как первопричины, потом всех сопутствующих атрибутов, как следствия. У современного же человека сложилось совершенно противоположное мнение, что усложнение техники и теоретических элементов познания принуждает развитие мышления к следующему витку. Причем, развитие это выражается, по его мнению, в улучшении способностей, но при этом структурально, на генетическом уровне, мозг от поколения к поколению не меняется – остается точно таким же, как и был. А если и есть какие-либо генетические вариации, то они относятся к признакам вторичного характера, ибо являются следствием технической эволюции и усложнения теоретических изысков.

Вдумчивый читатель может возразить – если среди оседлых племен оседлость стала восприниматься, как признак цивилизации, а значит и добра, то как же это получается, что в тоталитарных государствах, или в соответствии с терминологией Бергсона – в обществах закрытого типа, где на современном уровне, как правило, внешняя сторона жизни выглядит вполне цивилизованно, зло может проявляться в размерах не идущих ни в какое сравнение с ужасами и жестокостью кочевых, или что то же самое – варварских времен? Надо сказать, что в настоящее время нет на земле ни одного государства, которое, сообразуясь с бергсоновским пониманием существа этого вопроса, можно было бы назвать обществом открытого типа, ибо если даже и случается такое явление, то на кратчайший исторический срок, ибо, как правильно замечает Бергсон, подобная возможность быстро исчерпывает сама себя – “часть нового отлилась в форму старого; индивидуальное стремление стало социальным давлением; и обязанность окутывает все”. Оставим на время более глубокое и детальное погружение в суть этой проблемы, но предварительно отметим, что идеологическое и силовое давление, оказываемое такими режимами на коллективное бессознательное каждого индивидуума, взятого в отдельности, трансформирует способность всей инерционной массы руководствоваться в своей повседневной жизни гипнотическими влияниями, исходящими, если не от вождя, то от партии, стоящей за его спиной; или от волеизъявления любых других властвующих структур.

Не секрет, что существенное гипнотическое влияние на инерционную массу оказывают средства массовой информации. Во времена, когда эти средства были развиты недостаточно, роль главного гипнотизера принадлежала всевозможным культовым центрам. Нас интересует в этом плане единственный вопрос, не выходящий за рамки нашего исследования – какова роль эволюции сознания в развитии основополагающих религиозных идей? – в каких конкретных формах это влияние обнаруживается? – и, наконец, к чему это приведет?

Начнем с того, что человек, очевидно, имеет такое же биологическое происхождение, как и вся прочая “живность” – с той лишь разницей, что он намного эффективнее эволюционирует генотипически – в сторону все более и более рационального контактирования с окружающей средой. Еще Юм, исходя из собственных наблюдений, утверждал, “что животные подобно людям многому научаются из опыта и заключают, что одинаковые явления всегда будут следовать из одинаковых причин”, но при этом подчеркивал невозможность того, чтобы заключения эти были основаны “на каком-либо процессе аргументации или рассуждения”.

Мы уже отмечали, что неоднократно встречающиеся в эпосе о Гильгамеше числительные не выходят за пределы двенадцати, за исключением тех редких моментов, когда говорится о длине пройденного пути: “Через двадцать поприщ отламывали ломтик, через тридцать поприщ на привал становились”… Чаще всего употребляется числительное “семь”. На это число в поэме делается особый упор. Так, например, читатель информируется, что ворота Урука имеют “семь запоров”, что хлебами насыщался Энкиду “по семи раз” и что испил он сикеры “семь кувшинов” и что семью мудрецами обожжены кирпичи и заложены ими же в основании стен Урука. Предпочтение, которое отдано в поэме числу семь, говорит о том, что здесь, более чем в других числах (в пределах 12), отсутствует арифметический смысл. Леви-Брюль на основании богатого фактического материала приходит к выводу, что “первые числа (до 10 или 12 приблизительно), привычные для пра-логического и мистического мышления, сопричастны его природе, они лишь очень поздно сделались чисто арифметическими числами”. Прямо скажем, что этот вывод Леви-Брюля, сделанный им на основании изучения способов счисления у “племен самого низкого типа”, подтверждает наше предположение, что в эпоху, когда происходили события, описанные в эпосе о Гильгамеше (начало III века до н.э.), общество только-только, ухватившись за спасительную соломинку рационального мышления, силилось подтянуться, чтобы вытащить тело из трясины мистического. По величине числительных, употребляемых в этом, вне сомнения, величайшем поэтическом памятнике, можно судить о тех более древних племенах, откуда берет свое начало Шумерийская цивилизация. О чем же говорят нам величины этих числительных. Прежде всего о том, что во времена этого начала начал первые поселенцы в болотистых низинах Тигра и Ефрата хотя и имели более высокий уровень усредненно-коллективного сознания, чем их дикие предки, но систему современного счисления разработать еще не успели. Это не значит, что они не умели считать. Они считали, но так же, как это делали окружающие их кочевые племена и как делают это современные племена некоторых низших обществ. Леви-Брюль убедительно на конкретных примерах сумел наглядно показать и доказать, что подобный счет производится “путем трудных и сложных приемов” и тем самым прийти задолго до нас к очень важному и для нашего исследования выводу, что “человек в течение долгих веков умел считать до того, как он имел числа”. Исследуя способы счисления, существующие среди реликтовых племен, Леви-Брюль говорит, что у многих из них “отдельное числительное существует лишь для чисел: один, два, а иногда и три”.

В связи с этим нам вспоминается книга Шовена “Жизнь животных”, прочитанная нами в дни нашей относительной молодости, где наряду с прочими потрясающими воображение данными, приводятся результаты исследований ученых, касающиеся загадочного вопроса – умеют ли животные считать? Оказалось, что куры способны считать до трех. А вороны, например, намного интеллектуальнее – до десяти. В этой же книге рассказывается о том, что ученых заинтересовало способны ли были бы человекообразные обезьяны по своему умственному уровню освоить язык как средство общения? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, обезьян (этот эксперимент был проделан супругами Гарднерами, о которых упоминает также и Адольф Портман в своей работе “Мы в пути. Человек в окружающем его мире” – он относится к результатам этого эксперимента с недоверием) начали обучать жестам (наподобие дактологического языка, которым пользуются глухонемые), разработанным с учетом целей исследования. И обезьяны начали осмысленно пользоваться этими жестами. Отсюда ученые сделали вывод, что если бы у человекообразных обезьян был такой же в анатомическом смысле речевой аппарат, как у человека, то они вполне могли бы, пусть в ограниченном объеме, но все же освоить и употреблять звуковую речь.

Сравнивая вышеупомянутый вывод Юма и сведения, приводимые Шовеном, с результатами исследования Леви-Брюлем пра-логического мышления в отношении к счислению, мы приходим к неизбежному выводу, что невозможно провести резкую грань между мышлением первобытных людей и мышлением высокоразвитых животных, ибо корни этого мышления уходят в глубину веков – к одному из тех видов приматов, который путем неимоверно долгих эволюционно-биологических преобразований превратился в вид, обладающий таким разумом и достигший такого неизмеримого интеллектуального превосходства, что он, этот вид, начал сомневаться в своем собственном животном происхождении.

Но мы в этом нисколько не сомневаемся. Величина этого “нисколько” такова, что у нас возникает вопрос, касающийся происхождения святая святых – религиозного чувства. Родилось ли оно после достаточно заметного отрыва человека от своей собственной животности или было присуще ему изначально – в том его состоянии, когда он жил сам того не зная – был животным? Прежде, чем попытаться ответить на этот вопрос, давайте, определимся в том, что мы понимаем под выражением – религиозное чувство. Поскольку мы желаем выяснить происхождение этого чувства, то, во-первых, мы имеем ввиду первобытное религиозное чувство и оно, конечно же, резко отличалось от того эзотерического состояния, которое испытывал, скажем, искренне верующий христианин средних веков во время молитв, обращенных к Всевышнему; и во-вторых, если речь будет идти именно о нем – о первобытном таком чувстве, то религиозным его никак не назовешь, ибо в нем еще не было, очевидно, никакой мысли о Боге, как таковом, или о каких-либо иных потусторонних силах. Подобное осмысление появилось у человека позднее – оно продукт развитого сознания. Таким образом нас, практически, интересует то исходное чувство, присущее, вне всякого сомнения, и животным, которое в результате эволюционно-биологического преобразования мыслительных процессов, переросло постепенно в то религиозное понятие, которое на современном языке именуется верой в Бога. Поскольку это первобытное чувство, присущее и животным, может, вероятно, значительно отличаться от своего цивилизованно-религиозного собрата, то следует полагать, что наш читатель вряд ли признает за этим первобытным чувством роль того патриарха, от которого произошли все современные религии.

Человек нашего времени, если он не душевно-больной, осознает факт своей жизни. Он, не сопричастен своему существованию – т. е. не слит с ним в единое целое. Он может мысленно стоять от него в стороне и рассуждать о нем так, будто смотрит в этот момент на самого себя со стороны. Именно таким образом он анализирует свои собственные поступки. Подобное раздвоение сознания – результат биологической эволюции мышления. Что касается индивидуума низшего общества, то он, в отличие от цивилизованного человека к такому раздвоению неприспособлен, ибо сопричастен своему существованию таким образом, что психологически слит с ним неразделимо. И в этом первобытный человек близок животному – и оно и он живут сами того не зная. И только в исключительных случаях они выходят из подобного равновесного состояния – в моменты неожиданного испуга.

Чувство, вызываемое в том или ином достаточно высокоразвитом существе подобной стрессовой ситуацией, связанной с моментом неожиданного испуга, является чувство страха. В этот исключительный момент животное не просто автоматически реагирует – оно панически боится потерять жизнь, ибо осознает ужас небытия – ужас смерти. Чувствуя страх, животное теряет ощущение слитности со своей жизнью, или иначе – сопричастности, ибо в этом смысле всякая боязнь, есть отделение. Чтобы наш любознательный читатель мог убедиться в этом, мы предлагаем ему побывать на скотобойне. Услышать надсадное мычание коров. Заглянуть в их тоскливые, обречено слезящиеся глаза и убедиться в том, что каждая из них предвидит неминуемую гибель и с непередаваемым испугом ждет приближения этой роковой минуты. Ужасное зрелище! – содрогающее! Вот, например, несколько фрагментарно-скомпонованных строчек (в нашем переводе) из стихотворения “Бык”, принадлежащего современному украинскому поэту Владимиру Сиренко:

Бил хвостом он, ощущая миг

близкой смерти и к нему в зеленом

фартуке направился резник…

И нанес удар, что было мочи –

в сотни вольт и лошадиных сил –

так ударил он, что бычьи очи

слезно долетели до светил.

И в ночах, в которых остывали

степи и рябил заливы бриз,

очи не угасли в дольных далях

и смотрели трепетные вниз.

Страх, испуг, боязнь – семантический корпус слов, относящихся к той грани, которая отделяет жизнь от смерти. Физическое проявление всех этих негативных чувств имеет своим источником инстинкт самосохранения. Здесь уместно вспомнить, приведенное Леви-Брюлем в своих исследованиях, выражение эскимосского шамана Ауа. Когда попытались выяснить у Ауа имеется ли у его племени религиозные вероощущения, он ответил: “Мы не верим, мы боимся”. Ошибочно было бы думать, что подобное чувство страха свойственно испытывать только эскимосам и что этот страх существует у них сам по себе в том смысле, что он не следствие какой-либо определенной причины, ибо таковая есть. Она – небытие. Она то , что находиться за гранью жизни. И страх, вызываемый этим потусторонним пугалом, идет от инстинкта самосохранения, присущего в одинаковой мере как человеку, так и животному.

Развитие сознания привело человека к тому, что он перестал жить сам того не зная – в вегетативном единении со своим ежеминутным состоянием, с этой своей естественной способностью. Человек стал человеком, ибо ослабела сопричастность его своему собственному дыханию – такое проникновенное слияние с выдохом и вдохом, чтобы их абсолютно не замечать. Мозг перестал быть функционирующим вместилищем одних только инстинктов. Эволюция перегородила его стеной-невидимкой. По одну сторону этой баррикады оказалось сознательное, подверженное постоянному биологическому преобразованию, по другую – инстинкты (Юнг, занимавшийся их исследованием, объединил их в одно обобщенно-понятийное представление, названное им коллективным бессознательным). При этом разделение это не создало и не создает характера абсолютной обособленности коллективного бессознательного от интеллектуально обозначенной противоположности. Они влияют друг на друга и проникают друг в друга. Перегородка оказалась хотя и прочной, но достаточно пористой. Корни коллективного бессознательного прорастают сквозь нее в сознательное. В свою очередь корни сознательного проникают сквозь эту перегородку в коллективное бессознательное. Суммирующая составляющая этого взаимопроникновения может влиять на психику человека как негативно, так и позитивно. В дальнейшем мы разберем более подробно характер упомянутой нами интеграции. Здесь же мы коснулись этого вопроса вскользь, ибо основная наша задача – отметить наличие раздвоения сознания как факта и заглянуть обстоятельнее в ту его часть, которая является резиденцией коллективного бессознательного, чтобы в интересующем нас плане познакомиться поближе с его конкретным содержанием.

Американский ученый, доктор медицинских наук Станислав Гроф, изучая неординарные состояния сознания, пришел к выводу, что бессознательное имеет два уровня – перинатальный и трансперсональный. На содержание перинатального уровня влияют события предшествующие биологическому рождению, относящиеся к нему и следующие сразу за ним. Содержание трансперсонального уровня определяет коллективное бессознательное – сосредоточие, в соответствии с мнением Юнга, “всеобщих инстинктов представления и действия”. Картографирование внутреннего пространства сознания, произведенное Станиславом Грофом, показало, что перинатальный и трансперсональный уровни не существуют сами по себе, вне связи друг с другом – они зависимы один от другого. По нашему мнению, их зависимость вызвана тем, что биологическое рождение идет одновременно двумя путями: физическим, связанным с процессом соединения сперматозоида с яйцеклеткой, жизнью зародыша в пространстве матки и последующим прохождением через родовой канал; и генетическим, связанным с ростом зародыша, путем деления клеток.

Физические факторы, влияющие на процесс биологического рождения, во многом зависят от стечения обстоятельств – например, от стадии беременности к моменту рождения; от ориентации плода перед входом в родовой канал и соответствующей по нему легкости или трудности продвижения, от психологического состояния роженицы. И поскольку такие вариации существуют, постольку в спектре сознания есть уровень, имеющий отношение к родам – уровень, названный Станиславом Грофом перинатальным (perinatalis – сложное слово греческо-латинского происхождения: peri – вокруг, natalis – связанный с родами). Само собой разумеется, что прохождение по родовому каналу вызывает устрашающие ощущения, как следствие сдавливания и удушья, и тем самым человек еще до рождения проходит испытание страхом смерти. Но такое ощущение не имело бы место, если бы не существовало инстинкта самосохранения – одного из важнейших компонентов бессознательного.

Что касается биологического рождения, связанного с генезисом – с увеличением размеров плода и его веса путем деления клеток, то несомненно, что метаморфозы сопутствующие этому процессу своими корнями уходят в такую тьму прошедших веков, что, очевидно, принадлежат исключительно трансперсональному уровню. Но и там отбор этих наследственных метаморфоз осуществлялся благодаря инстинкту. Таким образом, в итоге мы видим, что ощущение страха смерти вытекает из инстинкта самосохранения, принадлежащего, как бессознательное, и трансперсональному уровню и перинатальному.

В исследованиях Грофа отмечено, что “встреча с архетипическими божествами происходит в процессе смерти и возрождения” – т. е. прием психоделических препаратов возвращает человеческую память к перинатальному периоду жизни – к периоду ощущений сдавливания и удушья, связанных, как мы это уже отметили, с инстинктом самосохранения. Но что такое “архетипические божества” Грофа, как ни часть типических образов, присущих коллективному бессознательному.

Теперь мы можем зафиксировать следующий важнейший момент, а именно, получившуюся логическую цепочку: коллективное бессознательное – хранилище разнообразных инстинктов, приобретенных человеком в течение всего времени не только его, как вида, личного существования, но и тех инстинктов, которые вошли в него от той жизни, которую он оставил за своей спиной – от изначальной жизни на земле; в том числе и инстинкта самосохранения, выражаемого чувством безотчетного страха перед смертью… С другой стороны мы знаем, благодаря экспериментальным исследованиям Грофа, что к коллективному бессознательному восходит “встреча с архетипическими божествами в процессе смерти и возрождения”. Исходя из этого, а также на основании вышеизложенных наблюдений – наших и не наших, принадлежащих более достойным исследователям; на основании их личных высказываний и прочих, имеющихся в нашем распоряжении свидетельств этнографического характера, мы вправе сделать следующий вывод: “Все наши представления о боге имеют исходной точкой инстинкт самосохранения и своим происхождением обязаны исключительно ему”.

Подобное заключение полностью лишает прежней смысловой значимости выражение Бергсона – “если бы животное было способно к религиозности, мы узнали бы об этом благодаря какому-нибудь знаку”, ибо инстинкт самосохранения , присущий этому животному и выражаемый чувством страхом, никаких признаков религиозности не имеет, но если бы это животное имело возможность эволюционировать в сторону все большего и большего увеличения силы разума и доросло бы в этом отношении до такой степени, что сознание получило бы относительно независимую автономию от инстинктов, то несомненно, что инстинкт самосохранения в этом животном перерос бы, благодаря рефлексиям и успокаивающим ухищрениям функционирующего в нем разумения, в те элементы культово-мистической обрядности, которые можно было бы причислить к осязаемым знакам религиозности. Однако, при всей существенности этого нашего критического замечания, следует заметить, что интуитивные изыски ума, которым следовал Бергсон, довольно часто правильно угадывали суть потаенного явления. К подобного рода правильностям можно отнести мнение Бергсона, что религия является защитной реакцией “природы против созданного умом представления о неизбежности смерти”, ибо такое представление, с нашей точки зрения, устрашает и вызывает единственно возможную защитную реакцию ума, идущую от инстинкта самосохранения – надежду, что и за гранью жизни имеется ее таинственное продолжение. С того момента, когда человек, оторвавшись от своего животного состояния, стал способным видеть себя со стороны – выносить факт своей жизни за скобки интегрированного слияния с ней, он стал способным выносить за эти скобки и представление о своей собственной смерти. С этих самых пор инстинкт самосохранения стал нашептывать (бессловесно-интуитивным способом) мятущемуся разуму: не хочу такой жизни, которая ведет к смерти и смерти, в которой нет никаких признаков жизни!

Здесь нам представился случай еще раз убедиться в том, что логический принцип выбора “или – или” (аристотелевское исключение третьего) не срабатывает и человек выбирает третье – жизнь за гранью жизни и начинает верить в потустороннюю реальность, в собственное бессмертие, усыпляя тем самым инстинкт самосохранения, ибо уверовав, перестает бояться.

Мы уже отмечали, что началом цивилизации в соответствии с археологическими данными можно считать IV тыс. до н.э. Вероятнее всего, что мучительный поиск человеком интеллектуального лекарства, могущего усыпить инстинкт самосохранения, начался именно в этом тысячелетии, ибо до этого времени разум находился в состоянии едва наметившегося проблеска и мысль о смерти, если таковая появлялась, не имела болезненного характера, ибо, если и выносилась за скобки человеческого существования, то не как естественная неотвратимость, а как несчастный случай (имеются этнографические свидетельства, что и сегодня есть племена, где смерть воспринимается именно таким образом) и это подтверждает наше предположение, что доисторический человек еще не успел совершить своего самого страшного открытия. Мысль о естественной неизбежности смерти и осознанный страх, вызываемый неотвратимым исходом – результат развитого сознания. Об этом свидетельствует древнейший литературный источник – эпос о Гильгамеше. “Не умру ли и я, как Энкиду? – вопрошает Гильгамеш. – Разве когда-нибудь мертвый увидит сияние солнца?”

Выяснив источник происхождения религиозного мышления, давайте, разберемся каким конкретным образом эта религиозность выражается в начальной стадии; что происходит с этим началом по мере эволюционного усиления логического разума и если при этом характер религиозного мышления меняется, то как и почему это происходит и, наконец, каковы тенденция этого изменения и прогноз – чего в этом смысле можно ожидать в будущем?

Мы уже говорили, что первым признаком того, что человек отделился от всего остального животного мира является появление в нем раздвоенного сознания – он перестает жить сам того не зная и выносит эту свою жизнь за скобки своего собственного бытия и тем самым приобретает способность как бы видеть себя со стороны. Смерть любого рода (даже возрастного порядка) рассматривается им как несчастный случай, как нечто такое, чего могло бы и не быть – т. е. в человеческом сознании нет еще места представлению об естественном пределе жизни. Мы предполагаем, что далекие наши предки (времен, например, верхнего палеолита) считали себя могущими жить бесконечно долго и поэтому инстинкт самосохранения у них срабатывал только в минуты естественной опасности. И до тех пор, пока человек находился в этом слепом неведении, он не был религиозным. И поэтому мы убеждены, что человек начал свое путешествие по линии эволюции сознания без признаков какой-либо религиозности. К таковой не относится и более позднее явление, когда родовое сообщество доросло до тотемизма и вера в свой тотем превратилась в коллективное представление. Археологические раскопки подтверждают, что тотемизм, как явление, был распространен повсюду и это говорит прежде всего о том, что вера в тотем, при биологически достигнутом уровне сознания того времени, не доросшего до каких-либо отчетливо выраженных признаков осознанного индивидуального мышления, была той единственно возможной организационно скрепляющей нитью, которая обеспечивала позицию наиболее удобную и выигрышную в борьбе за существование.

Отметим, что верящие в тотем племена сохранились и дожили до наших цивилизованных времен. Основная черта любого такого сообщества – вера в сверхъестественную связь, в общее происхождение и кровную близость между ним и каким-либо животным, преимущественно, а нет, так растением, предметом или явлением природы. Такой объект поклонения и есть то, что называется тотемом. Переход от первозданной нерелигиозности к тотемизму был вызван, очевидно, тем, что человеку, как и животному, свойственно быть привязанным к определенному биохору, ибо такая привязанность приводит к четкому и надежному набору навыков приспособления. Большим несчастьем было для какой-либо родовой группы покинуть привычную среду обитания, где она вела хотя и кочевой образ жизни, но в пределах одной и той же местности, до мельчайших подробностей ею изученной – оставить ту территорию, к которой она привыкла настолько, что стала считать ее своим живым продолжением, стала ощущать кровное родство со всем тем, что ее окружает – со скалами, деревьями, озерами, птицами и животными. Из такого ощущения берет свое начало то состояние психики, свойственной нашим далеким предкам, которое Леви-Брюль назвал сопричастностью. Сообщества с едва взошедшими ростками сопричастного восприятия будут видеть окружающую природу так, будто она – это они, а себя так, будто они – это она. Со временем родовая группа сужает подобное всеохватывающее сопричастное представление до мистического единства с одним животным или растением. Это говорит о том, что в процессе биологической эволюции планка усредненно-коллективного сознания поднялась чуточку выше и человек дорос до более логического, а значит и более рационального отношения к среде обитания, ибо сосредоточив сопричастное представление на кровном родстве с одним животным или растением, а не с неисчислимым многообразием, человек тем самым очищает то, что мы называем реальным объектом, от мистической субъективации. Однако параллельно этому несколько более логически и более мощно работающее сознание заполняет среду своего обитания новым потоком субъективации мистического характера – элементы этой среды (деревья, горы, облака, озера, реки, ручьи – буквально все! – в том числе и члены родовой группы) приобретают свойство представляться раздвоенными на видимые образы и их незримые души. Нет никакого сомнения в том, что подобного рода анимизим никак не может являться той “первоначальной системой”, с которой, по мнению Тейлора, “начался многовековой курс воспитания мира”, ибо из ощущения кровного родства со всеми элементами природы вытекает пра-логическое отрицание неодушевленности – т. е. анимические коллективные представления развиваются из тотемических – дополняют их и усложняют. Появляется культ предков. Считается что умершие члены родовой группы не исчезают окончательно с прекращением жизни, но продолжают жизнь после смерти в облике тотема. Родовая группа относится к своим умершим предкам ритуально-мистически, но такого рода ритуальность к религиозным явлениям никакого отношения не имеет. Прежде всего потому, что у членов родовой группы нет еще никакого понятия о естественной продолжительности жизни и они думают что она может продолжаться бесконечно долго, а если смерть по каким-то причинам и наступает, то это вовсе не смерть, ибо умерший продолжает существовать в облике тотема. И до тех пор пока члены родовой группы будут думать именно так, до тех самых пор инстинкт самосохранения не будет давать никакого тревожного сигнала генетически эволюционирующему разуму, чтобы тот выдумал богов и, выдумав их, поверил слепо и безоговорочно в их существование. Мы считаем, что именно поэтому “наблюдатели, – как это утверждает Леви-Брюль, – ни разу не в состоянии были обнаружить у исследованных ими австралийских племен какую-нибудь идею богов”, так как у племен этих, живших с незапамятных времен вне этнического многообразия, разум не испытал соответствующих эволюционно-биологических преобразований и тем самым оставался неизменно на том уровне, который был достигнут племенами, жившими на земле в VI-V тыс. до н. э. Подобная идея появляется только к IV тыс. до н. э., когда человек в результате возросшей силы логического мышления начинает постигать неизбежность рокового исхода. И если в V тыс. до н. э. человек, уже умеющий мыслить, уже переставший жить так, словно сам того не знает, могущий смотреть как бы со стороны на свою собственную жизнь, отмечал, за исключением некоторых досадных случайностей, которых можно было бы избежать, только позитивное, в том числе и факт продолжающейся жизни, способной в коллективном представлении длиться бесконечно долго; то начиная с IV тыс. до н. э. над его чувствами начинает давлеть скорбная мысль, что от смерти ему не уйти. Однако следует заметить, что задолго до этого устрашающего открытия, эволюция сознания привела человека к тому, чтобы обозначить определенное культовое место, очевидно, считавшееся священным, где совершались жертвоприношения и другие традиционно сложившиеся церемонии, связанные с тотемическими и анимическими представлениями, и человек, благодаря этому, оказался, в процессе дальнейшего биологического эволюционирования от пра-логического мышления к логическому, подготовленным к строительству величественных храмов и пантеонов и к соответствующему служению этим выдуманным бессмертным и всесильным богам, благодаря которым стал верить в свое “загробное существование” – в продолжение жизни за гранью жизни, усыпив тем самым свою боязнь, а с ней и болезненную возбужденность инстинкта самосохранения. Наступила эра перехода от первобытно-мистических представлений к политеическим и далее к монотеизму.

Насколько нам известно, до настоящего времени причину такого перехода измеряли социальными факторами – сменой формаций и все большим сплочением разрозненных родов и племен в иерархически организованную целостность, именуемую государством, и в результате сосредоточением власти в одних руках. Мы же думаем, что первичной причиной является фактор генетических изменений, эволюционно ведущих ко все большему увеличению активности логического мышления и, соответственно этому, всяческому вытеснению мистических элементов из повседневной жизни. О подобном вытеснении свидетельствует переход от первоначальных тотемических представлений к родству с одним тотемом и от представления о всеохватывающей “аниме” к культу умерших предков, продолжающих жить в образе одного тотема и выполняющих посредническую роль в мистической связи между тотемом и родовой группой; и далее – вытеснение тотемических, анимических и прочих представлений религиозными – боги, выдуманные для усыпления негативной реакции инстинкта самосохранения, с момента своего рождения были удалены разумом за пределы среды обитания (у шумерийцев – бог неба являлся и самим небом, бог солнца – солнцем, бог луны – луной; боги древних греков обитали на Олимпе). Причина удаления человеком продуктов своей собственной фантазии на такие высоты более чем прозаическая – находясь в таком далеке, выдуманные боги будут гораздо меньше мешать богу реально существующему, растущему в самом человеке – логическому мышлению. Дальнейшее увеличение силы и возможностей этого реального бога привело к монотеизму – к сведению всего множества вымышленных богов к единственному объекту поклонения – к единому Богу. Местом первой неудачной попытки подобной религиозной реформы является Египет периода Нового Царства и относится к I половине XIV века до н. э. Суть этой реформы состояла в том, что фараон Аменхотеп IV (Эхнатон) выдвинул, в противовес культу бога Амона, культ гелиопольского бога Ра-Горахте. В результате чего культ традиционного многобожия подвергся беспощадному гонению – имена других богов и даже слово “боги” усердно уничтожались на всех памятниках. Но после смерти Эхнатона все его нововведения были ликвидированы при содействии, как это принято считать, фифанского жречества и рабовладельческой аристократии номов. Мы же думаем, что подавляющее большинство населения Египта ко времени религиозных преобразований, в том числе и сам Эхнатон, не были подготовлены эволюционно-генетически к тому, чтобы решительно отказаться от сложившихся традиционных представлений. Хотя Эхнатон и ввел единобожие, но этим единым богом оказался Ра-Горахте – т. е. само солнце, которое и до Эхнатона считалось богом, но только не единственным, а одним из многих. Практически, фараон-еретик не сделал самого главного – он не разорвал мистической связи коллективных представлений с непосредственной средой обитания и не переключил их на такой объект богопочитания, который никак не был бы связан с повседневным соприкосновением человека с реальными элементами окружающей природы, ибо солнце, будучи в человеческом представлении одновременно и реальным элементом природы и богом, в этой своей двойственности содействовало сведению на нет результатов амарнской реформы и возврату прежних политеистических представлений. И если бы даже задуманное Эхнатоном осуществилось, то это, по выявленной нами причине, не очищало реальный объект от той искусственно привнесенной двойственности, которая несовместима с принципами логического мышления, стремящегося к опытному выявлению истинной сущности. Но сам факт подобной преобразовательной попытки, проводником которой был Эхнатон, свидетельствует о том, что человечество находилось в эволюционно-генетическом смысле вблизи того исторического периода, когда переход к современным видам единобожия даже для инерционной массы (II группа населения) мог бы стать интуитивной потребностью самовыражения. И, действительно – примерно через 100 лет после смерти Эхнатона начался исход евреев из Египта, возглавляемый Моисеем – гениальным религиозным реформатором, придумавшим такого Бога, который говорит ему “не подходи сюда” – Исход, гл. 3:5. Законодатель и пророк в разговоре с Богом хотя и приблизился к нему, но соблюдал указанную дистанцию и “закрыл лицо свое, потому что боялся воззреть” – гл. 3:6. Народ ни приблизиться к Богу, ни говорить с Ним, ни смотреть на Него не желает, ибо в сравнении с основоположником иудаизма, испытывает перед Всевышним не страх, а ужас: “И сказали Моисею: говори ты с нами, и мы будем слушать; но чтобы не говорил с нами Бог, дабы нам не умереть” Гл. 20:19. Такого рода религиозность с самого начала лишает Бога земных Его полномочий и постепенно переносит местонахождение нашего Повелителя на такое расстояние от нас и в такую неопределенность, которая не дает нам о нашем Творце никакого истинного знания и никакого конкретного представления. Таким именно образом, Бог был окончательно удален из сферы реального и тем самым логическому мышлению был открыт безграничный простор для свободного приложения сил.

На основании проведенного нами исследования мы прояснили картину перехода от пра-логического мышления к современному – логическому. И поскольку теперь мы точно знаем, что такое мышление стало заявлять о себе острейшим образом с момента возникновения первых древних цивилизаций и в связи с этим рассмотрели и проанализировали все источники, имеющие, с нашей точки зрения, непосредственное отношение к затронутому вопросу, мы имеем право утверждать, что Карл Ясперс, определяя историческое время открытия разума и личности, ошибся, не менее, чем на 2400 лет. Проведем сравнение формулировок Ясперса с подобием таких же, но вытекающих из результатов нашего исследования:

Ясперс: Осевое время знаменует собой исчезновение великих культур древности, существовавших тысячелетиями.

Мы: Осевое время знаменует собой возникновение великих культур древности.

Ясперс: В осевое время мифологической эпохе с ее спокойной устойчивостью пришел конец.

Мы: В осевое время осуществился быстрый исторический переход от эпохи первобытной с ее спокойной устойчивостью, к эпохе религиозно-мифологической. В отличие от мифов дорелигиозных эпох, отражающих неразрывное слияние объекта и субъекта (сопричастность), в мифах великих культур древности наблюдается некоторое различение мистических представлений от трагедийно-реалистических элементов отображения жизни.

Ясперс: Основные идеи греческих, индийских, китайских философов и Будды, мысли пророков о Боге были далеки от мифа. Началась борьба рациональности и рационально проверенного опыта против мифа (логоса против мифа), затем борьба за трансцендентного Бога, против демонов, которых нет, и вызванная этическим возмущением борьба против ложных образов Бога.

Мы: С возникновением политеистических эпох началась борьба рациональности и рационально проверенного опыта против тотемических, анимических и прочих мистических представлений. Дальнейшая эволюция мышления привела к перерастанию политеических представлений в монотеические – к иудаизму и к его религиозным ответвлениям, разнообразие которых зиждется на сугубо этнической основе.

Ясперс: В доступной нам человеческой истории есть как бы два дыхания.

Первое ведет от прометеевской эпохи через великие культуры древности к осевому времени со всеми его последствиями.

Второе начинается с эпохи науки и техники, со второй прометеевской эпохи в истории человечества, и, быть может, приведет через образования, которые окажутся аналогичными организациям и свершениям великих культур древности, к новому, еще далекому и невидимому второму осевому времени, к подлинному становлению человека.

Мы: В доступной нам человеческой истории есть как бы два этапа.

Первый ведет от животного состояния человека к великим культурам древности – т. е. к осевому времени со всеми его последствиями.

Второй начинается с этих культур и ведет от многобожия к единобожию, а фактически к удалению Создателя в трансцендентные сферы и, исходя из обнаруженной нами тенденции, должно привести ко второму осевому времени – к полному отказу от традиционно сложившихся религиозных представлений, к перенесению семантического значения слова Бог в Его непридуманную сущность – в Человека, ибо дальнейшее развитие логического мышления должно открыть разуму путь к истинному бессмертию – к исчезновению угнетающих фобий, к тому равновесному состоянию души, которое, очевидно и должно быть свойственно Творцу Самого Себя.

Проведенное нами исследование позволило нам убедиться в том, что эволюционно-генетическое преобразование мышления приводит к коренному изменению первобытнообщинных отношений – к объединению разрозненных племен, к переходу их от кочевого образа жизни к оседлому и, наконец, к возникновению древних цивилизаций. И поскольку расширение возможностей разума является первопричиной социально-общественных изменений, нам следует ответить на коренной вопрос бытия – почему человек обладает такой божественной привилегий в то время, как животные, даже высокоразвитые, в этом отношении ущербны?

Во-первых, следует заметить, что многообразию существующих на земле видов животных присущ разный уровень сообразительности. Даже если мы возьмем один и тот же вид, то легко можно проследить, что внутри этого вида одно животное соображает лучше и быстрее другого. Это говорит о том, что и животные подвержены генотипическому эволюционному преобразованию по линии интеллектуальных способностей и то, что человек в этом отношении значительно опередил все остальные виды не более удивительный факт, чем тот, например, что собака неизмеримо умнее лягушки, поэтому если уж и говорить об упомянутой нами “ущербности” животных, то с вполне уместной, в этом отношении, долей осторожности. То, что эволюционное развитие животных в направлении все большего разумения имело место, сомнения не вызывает – вопрос заключается в том почему этот процесс приостановился? Или, может быть, и сегодня накопление изменений этого рода продолжается микроскопическими темпами, но по причине того, что человек сравнительно недавно пришел к выводу, что биологическая эволюция вообще может, как явление, иметь место, зафиксировать в слишком коротком промежутке исторического времени какой-либо обнадеживающий в этом направлении результат он никак не мог, тем более, что животные никаких археологических свидетельств подобной эволюции не оставляют?

Начнем с известного – мы знаем, что характерным для всей биосферы является то, что взаимоотношения индивидуумов разных видов одного и того же ботанического или зоологического рода конкурентны и антагонистичны. Совместное же существование видов одного и того же рода, например – ботанического, возможно только при распределении индивидуумов каждого вида куртинами или гнездами, чем обеспечивается территориальный захват данного ареала, вытеснение растения-антагониста и удобные условия для размножения. Отдельно взятая травинка во враждебном окружении выжить не может. Такую же картину мы, как правило, наблюдаем и в зоологической среде. Животные одного и того же вида живут не разрозненно, но стадами или стаями и зачастую от поколения к поколению не меняют облюбованной местности, ибо приспособились к ней и от нее зависят. Отсюда мы можем сделать заключение, что сплоченность и территориальная привязанность является одним из непременных условий существования всего живого, в том числе и человека. “Каждый тотем, – говорит Леви-Брюль, – мистически связан с какой-нибудь местностью, с какой-нибудь частью пространства, границы которой точно очерчены”. Каждая родовая группа, из соседствующих, занимала свой участок, где жила собирательством, охотой или рыболовством. Последующее объединение родовых групп в племена, оставляло за каждой из них принадлежащий ей ранее участок, ибо каждая родовая группа была к нему тотемически привязана. Время от времени на долю того или иного племени выпадало тяжелое испытание – приходилось то ли по причине продолжительной засухи, то ли по причине сильных вулканических извержений мигрировать в поисках нового обиталища и там оседать. Таким образом, очевидно, произошло расселение человека по всем материкам. Однако, при всем при этом, стремление племен к территориальной обособленности и тот факт, что каждая местность имела свои климатические особенности, растительный и животный мир, присущие только ей; привели к тому, что каждое племя выработало свои традиции – свой язык, свой стиль одежды и прочие всевозможные различия. “Арабы, тибетцы, ирокезы – все имеют свою исходную территорию, определяемую неповторимым сочетанием ландшафта, – говорит Гумилев, – и как таковая “родина” является одним из компонентов системы, именуемой “этнос”. Но главной особенностью каждого исторически достаточно долго существующего этнического образования является накопление такого генетического признака, который придает этому этносу черты, характерные только для него, как внешние – анатомические, так и внутренние – психологические.

Подобное многообразие можно наблюдать и в животном мире. К роду собачьих относятся и песец, и шакал, и волк, и обыкновенная лисица. Очевидно, что все эти виды имеют одного общего предка, которого миграционное распространение окунуло в различающиеся природные условия и этим самым привело к соответствующим метаморфозам биологического характера. И после того, как это произошло, индивидуумы разных видов из рода собачьих (за исключением домашних собак), несмотря на некоторое внешнее сходство, в обычных для них условиях их дикой жизни не совокупляются или же не дают после совокупления нормального плодовитого потомства, т. е. они физиологически несовместимы. Это происходит, вероятно, потому что в природе наблюдается закономерность, согласно которой взаимоотношения видов одного и того же рода являются инстинктивно конкурентными и взаимоисключающими и, благодаря этому отчуждению, эти виды с течением времени приобретают настолько глубокие генетические различия, что межвидовое совокупление, если бы и было физически осуществлено, не могло бы привести к образованию зиготы.

То же самое случилось и с приматами, в число которых мы включаем полуобезьян и обезьян – обычных и человекообразных (существующих и ископаемых), древнейших человекоподобных (питекантропов, синантропов и неандертальцев), а также и современного человека. Все эти виды имели, очевидно, одного общего предка, который, благодаря приспособительным преимуществам, приобретенным в процессе предшествующего эволюционного развития, мигрировал в различные географические зоны и успешно их освоил. Дальнейший филогенез осуществлялся в разных географических зонах. Климатические, растительные, рельефные особенности этих зон привели к соответствующему ходу дальнейших генетических изменений и в итоге – к известному нам видовому обособлению. Отсюда следует, что человек никакого отношения ко всем близким ему видам не имеет и ни от какого из них не произошел. Генеалогия его, как и всех прочих приматов, напрямую восходит к общему предку. Временное расстояние от этого предка к современному человеку насчитывает миллионы лет. Но тут возникает вопрос – почему филогенетическое развитие предка приматов в одной из географических зон по линии человека и дальнейшее расселение получившегося в этой географической зоне промежуточного продукта филогенеза по всей территории земного шара не привело в итоге к дроблению homo sapiens на физиологически несовместимые виды?

Произошло это только потому, что промежуточный продукт филогенеза (назовем его предчеловеком) к начальному моменту расселения из исходной географической зоны был на грани эволюционного рубежа, отделяющего его от царства животных – от всего того, что живет само того не зная. Накопление как фенотипических так и генотипических изменений было необыкновенно медленным, поскольку предшественник человека разумного являлся во всех отношениях однородным видом. Преодоление рубежа ощутимо обозначилось в тот период, когда этот дикарь, расселившись по всему земному шару, в результате приноравливания к климатическим, рельефным, и прочим вариациям начал приобретать расовые и племенные различия. Увеличение словарного запаса, как средства смыслового общения, зарождение тотемических традиций, камнеобработка и прочие существенные достижения хотя и породили вначале только то, что Леви-Брюль назвал пра-логическим мышлением, но это уже был тот интеллектуальный уровень, который все дальше и дальше уводил человека от инстинкта, как от единственно возможной формы приспособления. С этих пор животности человека, не имеющей физиологической возможности уйти от сосуществования с эволюционирующим разумом, пришлось притаиться и там, в бессознательном обособлении своем, занять воинственно-оборонительную позицию. И если инстинкт принуждал одно племя по отношению к другому занимать непримиримую позицию – конкурентную и антагонистическую (аристотелевское исключение третьего – или только А или только не-А – победа или поражение, то разум, помогая этой борьбе в то же время ей противодействовал, способствуя процессу примирения племен и даже, хотя и в исключительных случаях, если не полному, то частичному их слиянию, что оказывало немедленное мутагенное воздействие как на фенотипические так и на генотипические стороны эволюции – расширяло наследственные основы, повышало жизненность и приспособленность к условиям внешней среды. Новое племя, получившееся в результате слияния, в течение нескольких последующих поколений приобретало, в сравнении с исходными двумя, лучшее умственное развитие, большую конституциональную крепость и превосходство в плодовитости, что уже само по себе, даже при достижении реликтовой фазы, давало более качественный материал для возможности дальнейшего эволюционно-генетического преобразования. Но если даже слияния и не происходило, то различного рода мирные соглашения, как результат разумного выхода из конфликтных ситуаций, приводили к тому, что юноши одного племени находили себе невест в другом и таким образом происходило наследственно-генетическое омоложение племен. При этом следует отметить положительное влияние на ход этногенеза и насильственных захватов, так как и здесь сказывалось в итоге разумное начало – женскую половину покоренного племени и детей обычно не истребляли.

Теперь мы можем утверждать, что биологическая эволюция, где бы она не происходила – на земле, или на любой другой неизвестной нам планете – обязательно должна привести к появлению разумного существа.

На рис. 1 изображена схема эволюции от простейшего организма к человеку.

Смысловое содержание схемы носит феноменологический характер, ибо подробное описание процесса, если бы даже и было возможным, оказалось бы настолько запутанным и усложненным, что не проясняло бы общую картину, а затемняло. Представим себе нашу планету упрощенно. Допустим, что есть на ней всего лишь пять географических зон. И пусть на нашей планете появились простейшие “путем грома и молнии и прочего разгула всевозможных стихий”, как мы об этом писали в “Новой парадигме”. Хотя, впрочем, такие организмы могли быть занесены на нашу планету и метеоритами. Или, например, при падении небесного тела в океан. Столкновение с поверхностью – с водой, насыщенной всевозможными химическими элементами, могло вызвать такое их случайное сочетание, которое оказалось веществом способным жить. При этом следует заметить, что условием зарождения жизни на любой планете может являться не только благоприятная среда обитания, но и сам факт отсутствия в этот момент на этой планете каких-либо биологических форм – т.е. отсутствие конкурентов. Этим самым мы желаем высказать следующую гипотезу. Если в космическом пространстве из газообразно распыленной материи получается, путем постепенного уплотнения, система планет вращающихся вокруг своего светила, то проходят они, очевидно, те же самые стадии развития, что и планеты солнечной системы. И если есть среди них планета, подобная нашей, то преобразования должна она пройти такие же – остывание, образование водной поверхности, материков и льдов на полюсах; и вполне может быть, что при прохождении этих стадий возникает такое взаимодействие различных физических факторов, такая критическая точка, что в результате из неживой материи возникают в этот момент в обязательном порядке неклеточные формы живого вещества и уже из них в процессе эволюции клеточные структуры. Зарождению жизни предрасполагает само строение того вещества, которое принято называть неживой материей. Мы имеем в виду структурально-динамические особенности атомов – вращение электронов вокруг протонов, способность электронов перескакивать с одной орбиты на другую и даже вырываться из поля ядерного притяжения, создавая валентность и в результате химическую активность. Не является фантастическим вариант и тот, что простейшие могли быть занесены на нашу планету инопланетянами. Впрочем, причина появления на земле простейших принципиального значения не имеет. Важно то, что они появились и нашли при этом благоприятную среду обитания. Их появление знаменует собой начало I периода.

Отсутствие конкурентной среды (золотой век!) позволило им беспрепятственно освоить все разнообразие имеющихся на планете географических зон (в нашем случае – условные пять). Но разнообразие этих зон детерминировало генетический отбор в соответствующем направлении, что в итоге привело к тому, что простейшие каждой зоны стали приобретать свои отличительные признаки, свойственные только им. Конечным результатом такого процесса было образование первых видов простейших (в нашем случае: условные пять зон – условные пять видов). Один из этих пяти видов в результате такой эволюции приобрел более широкий спектр приспособительных функций, чем другие – превратился из простейшего в нечто более сложное и допустим, что это произошло в III географической зоне. Отметим также и ту очевидность, что филогенетическое преобразование простейших в некое видовое многообразие привело постепенно к тому, что межвидовое размножение стало невозможным, а если даже и да, то этому мешали новоприобретенные физиологические особенности, заставлявшие каждый индивид, в силу выживания, гнездиться рядом с таким же, как и он – т. е. колонизировать среду обитания.

Далее логика событий рисует нам следующую картину. Сложные, обособившиеся в III зоне, как более сильные и более выживаемые, начали мигрировать в остальные зоны, вытесняя и уничтожая своих собратьев. Вытеснение и уничтожение не приводило к полному истреблению – оно означало лишь то, что хотя остальные виды и продолжали параллельное существование с видом, обошедшим их в борьбе за существование, эволюционно-генетическое преобразование их значительно замедлялось.

После распространения сложных по всем пяти географическим зонам (которых в действительности было значительно больше) процесс эволюционно-генетического отбора повторился. Оговоримся, что и этот, II период филогенеза мы значительно упростили, как по горизонтали (количество географических зон), так и по вертикали, ибо он содержит в себе не менее одиннадцати периодов (проторезойский, кембрийский, силурский, девонский, карбонский, пермьский, триасский, юрский, меловой, третичный и четвертичный).

Теперь, проинформировав любознательного читателя – искушенного в этих вопросах и неискушенного, мы можем со спокойной совестью продолжать наши рассуждения. Итак – представим себе, что благодаря случайному стечению обстоятельств сильнейшими оказались сложные, живущие в V зоне. Назовем тот вид животных, в которых в этой зоне превратились сложные, предком приматов. И, действительно – пройдя в течение многих миллионов лет через ряд эволюционно-генетических преобразований, они могли в конце третичного периода в какой-либо из географических зон (например, в одном и районов Восточной Африки) превратиться именно в такое животное. И оно, будучи предком приматов, превосходя другие виды в находчивости, ловкости, хитрости и сплоченности, начало экспансивную миграцию из V зоны в остальные и, расселившись, начало эволюционировать в соответствии с вариациями внешней среды.

В одной из зон (допустим в I) предок приматов превратился в вид, который мы условно назвали предчеловеком (III период филогенеза). И, наконец, еще одна метаморфоза привела к тому, что предчеловек превратился в человека (IV зона, IV период).

В настоящее время (V период) практически нет такого места на земле, где бы не обитал человек. Период этот еще не закончился и он резко отличается от характера эволюционно-генетических процессов прошлых периодов филогенеза. Прежде всего тем, что несмотря на то, что фенотипические формы эволюции успели привести человека к расовым, национальным и прочим видам межзонального различия, генотипические ее формы, ведут к увеличению мощи и силы разума, который в противовес агрессивности и антагонистичности не дал и не даст человеку дифференцироваться на несовместимые виды, ибо в любом случае способствует, как мы уже об этом говорили, наследственно-генетическому взаимопроникновению.

И поскольку, если читатель помнит, до того, как мы совершили непрошеное вторжение в научную область, касающуюся происхождения жизни на земле и, в конце концов, самого homo sapiens, мы задали сами себе вопрос – почему человек эволюционирует по линии разума, а имеющиеся на земле животные, даже высшие, значительно в этом отношении отстали? После проведенного нами исследования мы смело можем утверждать, что они не потому значительно отстали в сравнении с человеком, что биологически неспособны в этом направлении двигаться, но потому и только потому, что у них есть на земле такой мощный и неодолимый в этом отношении конкурент. Если бы по каким-либо причинам человек прекратил неожиданно свое существование и животный мир остался бы в таком виде, в каком мы его знаем сегодня, эволюция животных в направлении разума происходила бы значительно интенсивнее. И нет никакого сомнения в том, что через несколько миллионов лет биологическое развитие привело бы оставшихся к зачаткам разума – к появлению существа, подобного человеку.

Как мы уже знаем из результатов нашего исследования, эволюция разума привела в итоге род человеческий к началу истинной религиозности, к возникновению государственных образований – к осевому времени в нашем понимании (к становлению логического мышления в противовес пра-логическому, что позволило человеку адекватнее осмысливать окружающий мир и в нем самого себя). С этого момента человек ощутил свое резкое отличие от всех других существ. И что же?! – открыв в самом себе существование разума и внешнее проявление его силы по результатам дел своих, homo sapiens (индивидуально и коллективно) на всем протяжении своего осознанного существования в редчайших случаях отдавал должное своему истинному создателю, но чаще проклинал его, сжигал на костре, обвинял в безумии, подвергал беспощадным гонениям.

В связи с тем, что внешняя, осязаемая сторона проявления работы разума приносила, как правило, ощутимые положительные результаты, то причину негативного к нему отношения надо искать не во внешнем его проявлении, не в тех наощупь осязаемых вещах, которые были сотворены благодаря разуму, а в том месте где он непосредственно находится – т. е. в самом человеке. И, очевидно, не в самом разуме, а в антагонисте его и подлом использователе – в инстинкте самосохранения. При этом просим заметить, что все инстинкты, присущие высокоразвитым животным, в том числе и их царствующему представителю (пищевые, оборонительные, половые, стадные, иерархические, миграционные, родительские – забота о потомстве, детские – отношение к родителям и пр.) сводятся во всей своей сумме к единственному инстинктивному стремлению – продолжить существование. И если проследить цепочку метаморфоз, ведущих от простейших к человеку, то мы увидим, что звенья этой цепи – результат одних и тех же однообразно протекающих циклов и одного и того же единственного стремления выжить и оно, привязанное к естественным условиям среды обитания, выражает себя соответствующим образом: вначале – приобретением отличительных признаков, затем – видовым обособлением и межвидовой несовместимостью. Поэтому мы утверждаем, что подобное инстинктивное стремление является первопричиной того, что весь род человеческий, исходя из присущей ему животности, проявлял изначально и продолжает проявлять естественную склонность к обособлению по сложившимся в результате биологической эволюции расовым, национальным, территориальным, религиозным, языковым и прочим признакам. И многочисленные государственные образования, естественно сложившиеся и, как правило, настроенные по отношению друг к другу враждебно, обязаны своему происхождению тому же самому источнику. И если бы не разум, появившийся в ходе генетических преобразований, то инстинкт самосохранения будучи абсолютным диктатором в выработке поведенческих и прочих различительных основ, привел бы предчеловека, как приводил предтеч его, к дроблению на виды не только физиологически, но и кровно несовместимые. Мы утверждаем, что и сам разум, не желающий жить под диктовку коллективного бессознательного, с момента своего появления требующий независимости и автономии, является производной эволюционно-биологического характера – т. е. того же самого инстинкта.

Прежде, чем говорить о проблемах взаимоотношения разума и инстинкта в индивидууме, попробуем выяснить – каково функционирование этой дуальности не в личностном плане, а в общественном. Приступая к исследованию этого вопроса, отметим, что отправной точкой намеченного нами анализа будут феноменальные результаты изысканий в области этногенеза, полученные Львом Николаевичем Гумилевым. Однако рассмотрим под несколько иным углом зрения картину, которую он назвал изменением пассионарного напряжения.

По оси ординат (рис.2) Гумилевым отложено пассионарное напряжение этнической системы в трех шкалах: 1) в качественных характеристиках (от неспособности удовлетворить вожделения – уровень Р(-2), до жертвенности – уровень Р(б); 2) в шкале “количество субэтносов” (подсистем этноса) индексы п, п+1, п+3, и т.д., где n – число субэтносов в этносе, не затронутом толчком и находящемся в гомеостазе; 3) в шкале “частота событий этнической истории” (событие понимается как процесс разрыва этнических связей). По оси абсцисс отложено время в годах.

Наши возражения:

Во-первых, сразу же оговоримся, что при построении в декартовой системе координат какихлибо функциональных зависимостей (даже феноменологических) предпочтительнее (особенно в нашем случае) в качестве переменных использовать такие, которые могли бы иметь и в действительности материально ощутимое количественное выражение. Мы имеем ввиду то, что явление пассионарности может создавать в этнической системе два рода напряжений – созидательное (источник – пассионарии, которых этническая система задействовала и облагодетельствовала – в которых она по тем или иным причинам нуждается) и разрушительное (источник – пассионарии, преследуемые этнической системой по тем или иным причинам). Исходя из этого ясно, что по количеству пассионариев (мутантов), используемых этнической системой в процессе ее исторического развития, мы можем судить о соотношении созидательных и разрушительных сил на нее действующих (при том условии, что известно общее количество пассионариев в системе) – т. е. о том пассионарном напряжении, которое она испытывает.

Во-вторых, следует учесть, что в начале своего становления этнос неоднороден – он состоит, как правило, из нескольких субэтносов, которые, при условии их быстрого слияния (метисации), будут являться в течение двух-трех поколений сильной мутагенной средой, способствующей резкому увеличению количества пассионариев (мутантов). Поскольку исторические факты (верно подмеченные Гумилевым) свидетельствуют, что отрезок времени от рождения этноса, до его превращения в реликт равен приблизительно 1200-1500 годам, то при том, что отрезок времени в дватри поколения не превышает практически 75 лет (не более 6,25% от полного периода), мы имеем право утверждать, что начало этногенеза (увеличение числа пассионариев) имеет взрывной характер. В течение этого короткого промежутка времени, характеризующегося резким увеличением числа мутантов, срабатывает инстинкт самосохранения, биологически присущий не только индивидууму, но и всей этнической системе в целом, и она, чтобы сохранить устойчивость, немедленно самозакрепощается жесткими иерархическими структурами, действующими испепеляюще на те животворящие ростки, которые именуются свободой. “Появившийся на свет коллектив, – говорит Гумилев, мысля в этом отношении так же, как и мы, – должен немедленно организоваться в систему с определенным разделением функций между ее членами. В противном случае он будет просто уничтожен соседями”. Именно с этого момента количество задействованных пассионариев в данном этническом новообразовании неуклонно снижается в течении 1200-1500 лет и по причине постепенного прекращения их рождаемости (до реликтного, постоянно сохраняющегося минимума), и по причине все более и более ощущаемого уменьшения в данной системе рыночного на них спроса (особенно это было заметно в древних цивилизациях, отмеченных без исключения низким уровнем производительности труда и соответственно – рабовладением), и по причине преследования инакомыслящих. Указанные нюансы становления этнической системы можно проследить по дошедшим до нас мифам древних цивилизаций. Так, например, песни о Гильгамеше, создававшиеся в момент пассионарного взрыва, при котором происходило объединение кочевых шумерийских племен в оседлое этническое образование, характеризуются прославлением личности героя и его подвига. Энкиду говорит Гильгамешу: “Объединимся с тобою и сделаем нечто, что не забудется после смерти!”. Так же и Гильгамеш знает цену подвигу, ибо он говорит о себе и своем друге: “Даже павши, имя они оставят!” Но самая емкая характеристика пассинарности Гильгамеша звучит из уст его матери в молитве обращенной к богу Солнца, правосудия и предзнаменований:

Взошла по ступенькам, поднялась на крышу,

Поднявшись, перед Шамашем совершила воскуренье,

Поставила жертву, и перед Шамашем воздела руки:

Зачем ты мне дал в сыновья Гильгамеша,

И вложил ему в грудь беспокойное сердце?

Невозможно не заметить, что спустя почти 4 тысячи лет, нечто подобное происходит на только что отделившейся от Киевской Руси территории земли Черниговской, племена которой, судя по дошедшим до нас литературным памятникам, испытывали взрывную стадию этногенеза – момент взрыва, ибо монологи героев этой эпохи полны такого же пассионарного напряжения, как и речи Гильгамеша и Энкиду – Буй Тур Всеволод говорит брату Игорю о своих воинах, что они ищут “себе чести, а князю – славы”. Или, например, смысловая и метафорическая перекличка молитвы матери доблестного шумерийского героя и молитвы русской женщины в “Слове о полку Игореве”. “Светлое и тресветлое солнце! Всем ты тепло и прекрасно, зачем же, владыко, – плачет Ярославна рано утром в Путивле на забрале, – простерло горячие свои лучи на воинов лады?”

В отличие от “Эпоса о Гильгамеше” и “Слова о полку Игореве”, в том числе и от “Одиссеи” и “Иллиады”, в мифах Древнего Египта героика полностью исключена. Даже боги стараются разрешить свой спор в пределах установленного правопорядка. Взаимоисключающие притязания Гора и Сета на царское звание Осириса принимают форму бюрократической тяжбы между ними. Подобное проникновение в египетскую мифологию системы строго регламентированных социальных отношений говорит о том, что до блеска притершимся в течение тысячелетий звеньям иерархической цепи герой не нужен. Но, если бы он и появился в такой среде, то она испытывала бы к нему инстинктивно-враждебную настороженность. И вероятнее всего, что свою жизнь этот мятущийся пассионарий (мутант) закончил бы в каменоломнях под плетью безжалостного надсмотрщика.

В-третьих – в любом реликте (даже при кажущейся однородности его, передаваемой из поколения в поколения наследственным путем) пассионарность (мутантность) никогда не снижается до нуля, ибо в любой биологической системе всегда имеется некоторый, уклонившийся от стандарта, генетический фон – то минимальное количество мутантных особей, благодаря которым при изменении среды обитания или при каких-то других нарушениях привычного хода жизни начинается естественный отбор, обеспечивающий изменение вида.

В-четвертых – с ростом автоматизации производственных процессов, ведущих к высвобождению человека от физического участия в производстве материальных ценностей, роль творческих людей, создающих духовные ценности, возрастает. И какой бы жесткостью ни обладала иерархическая система (по Бергсону – закрытое общество), она (в условиях цивилизации), для обслуживания, воспроизводства и усовершенствования технических достижений вынуждена поневоле все в большем и в большем масштабе эксплуатировать разум (пассионариев) и тем самым ослаблять себя (жесткость иерархических звеньев, требующих гипнотически беспрекословного подчинения); ибо обладатели разума, потому и являются его обладателями, что такого рода подчинение им генетически несвойственно.

В-пятых – пассионарное напряжение создают не пассионарии (мутанты), а неприятие жесткой иерархической системой (закрытым обществом) их созидательной энергии. И поскольку процесс этногенезисного взрыва (резкое увеличение количества пассионариев) в среде объединившихся субэтносов, претендующих на историческую самостоятельность, по времени совпадает с процессом инстинктивного иерархирования (самозакрепощения) этой же системы, то сразу же после этого взрывного момента начинается постоянное и неуклонное преследование тех пассионарных особей, в которых система не нуждается. “Мощные импульсы пассионарных толчков, как правило, лишают отдельных людей возможности, – говорит Гумилев, и в это число, вне всякого сомнения, можно включить и пассионариев, – выбирать собственную линию поведения. Если такое желание у кого-либо и возникает, то императив коллектива не даст персоне развернуться”. Но главная беда, с нашей точки зрения, заключается в том, что “императив коллектива” определяется не самим коллективом, а иерархической верхушкой, которой этот коллектив бессознательно – слепо, гипнотически и с благоговением подчиняется. Об этом свидетельствуют такое количество исторических фактов, которые невозможно перечислить. Самые яркие из них – времена инквизиции, Ивана Грозного, Кромвеля, французской буржуазной революции конца XVIII века и в текущем веке времена Ленина-Гитлера-Сталина. Кроме того, очевидно, что с переплавкой объединившихся субэтносов в единокровный народ (вплоть до превращения в реликт) количество пассионариев в системе снижается до минимума не только насильственным, но и естественным образом – так что и этот фактор является косвенным пособником террора по отношению к ним. Отсюда напрашивается вывод, что в смысле пассионарного напряжения этническая система ни фазы подъема, ни акматической фазы не испытывает, ибо сразу за эволюционно-генетическим взрывом следует немедленное негативное отношение к возмутителям спокойствия, которое таковым и остается вплоть до превращения этноса в реликт.

“Непривычная по виду кривая, – говорит Гумилев о предлагаемой им интерпретации пассионарного напряжения, – не похожа ни на линию прогресса производительных сил – экспоненту, ни на синусоиду, где ритмично сменяются подъемы и спады, повторяясь, как времена года, ни на симметричную циклоиду биологического развития”. Но нам кажется, что она все таки похожа и похожа она, к сожалению, на бытующее в те незабвенные времена марксистское понимание развития капиталистической экономики. По этой кривой можно проследить фазу экономического подъема, фазу акматическую (“с повторяющимися глубокими кризисами”) и фазу упадка (“загнивающий капитализм катится к своей неизбежной гибели”). Но если говорить об этой кривой без иронии, то предусмотренные в ней фазы подъема пассионарного напряжения и акматическая кажутся нам тем более странными, что смысловое содержание некоторых высказываний Гумилева говорит о совершенно противоположном. Например, такое: “Как только особи нового склада создают новую этническую целостность, они выдвигают новый принцип общежития, новый императив поведения: “Будь тем, кем ты должен быть”. Король обязан вести себя как король, дружинник – как дружинник, слуга – как слуга; потому что без жестокого соподчинения новая система развалится при столкновении либо с внешним врагом, либо с соплеменниками, обычно предпочитающими старый порядок”; или такое: “Пассивное большинство членов этноса, вдоволь настрадавшееся от честолюбивых устремлений своих сограждан, формирует новый императив: “Мы устали от великих!” и дружно отказывают в поддержке соплеменникам, желающим быть героями. В этих условиях пассионарный спад ускоряется, социальная перестройка неизбежно отстает от потребностей, диктуемых этнической динамикой”; или такое – объединение Китая правителем Цинь Ши-хуанди (259-210 до н. э.) закончилось “массовой резней побежденных, закабалением уцелевших, построением Великой Китайской стены и истреблением не только ученых и всех книг, кроме технической литературы (под таковыми понимались книги по гаданию, медицине и агрономии), но и всех читателей исторических и философских трактатов, а также любителей поэзии”.

Синтез вышеприведенных аналитических результатов дает нам кривую (рис. 3), название которой и форма имеют некоторое существенное отличие от кривой, изображенной на рис. 2. (стр. 160). По оси абсцисс на рис. 3 отложено время в годах, по оси ординат – количество пассионариев (мутантов) задействованных этнической системой.

Мы видим, что это количество экспоненциально распределено в отрезке времени от этногенезисного взрыва (толчка) до момента превращения этноса в реликт.

Введя термин “пассионарность” и придав ему семантическое значение жертвенности, характеризующее людей способных принести себя в жертву (а такие нужны, ибо только они “ломают инерцию традиции и инициируют новые этносы”), Гумилев предупреждает, что из смыслового содержания вводимого им термина исключаются “животные инстинкты, стимулирующие эгоистическую этику и капризы, являющиеся симптомами разболтанной психики, а равно душевные болезни, потому что хотя пассионарность, конечно – уклонение от видовой нормы, но отнюдь не патологическое”.

На этом этапе нашего исследования мы должны отметить, что смысловое значение термина “пассионарность”, введенного Гумилевым, не всегда совпадает с нашим пониманием этнических процессов. Камнем преткновения для нас является противопоставление Гумилевым пассионарности (жертвенности) животному инстинкту . И вот почему. Поскольку источником жертвенности может быть одна из разновидностей животного инстинкта (забота о потомстве) или, например, гипнотического характера подчинение (свойственно в одинаковой мере и животным и человеку), упомянутое противопоставление не имеет достаточных оснований. Понимая это, Гумилев, искусственно отсекает все могущие быть возражения, втискивая жертвенность в прокрустово ложе выдвигаемой им идеи, заключающейся в том, что пассионарность, якобы, заставляет людей “жертвовать собой и своим потомством, которое либо не рождается, либо находится в полном пренебрежении ради иллюзорных вожделений”. Но мы осмеливаемся заметить, что подобная жертвенность, как, впрочем, и иллюзорные вожделения также уходят своими корнями в инстинкт самосохранения – ибо надежда обессмертить имя, двигающая тщеславными и честолюбивыми людьми, является успокоительным бальзамом, который они, сами того не зная, кладут на рану неосознанно-болезненного восприятия ими факта неизбежности смерти.

Жертвенность может иметь и религиозное происхождение – бедные люди отдают “на богоугодное дело” свои последние сбережения. От них не отстают и богатые, жертвуя частью своих доходов на разного рода благотворительные цели в тайной надежде – “авось на том свете зачтется!” Но отсюда следует, что и такого рода жертвенность имеет прямое отношение к инстинкту самосохранения, как, впрочем, и ее самое крайнее выражение – принесение собственной жизни на алтарь веры. Героизм такого рода свойствен религиозным фанатикам, ибо страх уйти из жизни у них заторможен именно тем, что для них фантасмагория грядущего Воскресения является реальностью, а реальность – иллюзорностью.

Число вариаций подобных видов жертвенности можно было бы продолжить, так как честолюбию, тщеславию, гордости, алчности, ревности – всем этим качествам, которыми Гумилев щедро наделяет своих пассионариев, никакой опоры и никакой базы, за исключением бессознательного, не придумаешь и все эти страсти всплывают на поверхность именно из этого омута, посланниками того потаенного царства, властителем которого целиком и полностью является инстинкт самосохранения. Этому же царству принадлежат все виды влечений или что то же самое – все виды аттрактивностей (термин, введенный Гумилевым от лат. attractio – влечение), ибо чувственные влечения (гедонизм) исходят из того принципа, что жизнь коротка и поскольку с этим ничего не поделаешь, необходимо выжать из нее побольше наслаждений и удовольствий; движущей силой влечений индивидуумов в области духа также являются страсти, только иного рода – иллюзорные (остаться в памяти грядущих поколений – т. е. обессмертить имя свое). Вполне вероятно, что подобного рода иллюзорные представления коренятся в тех областях бессознательного, в тех архетипах, в которых сохраняются наследственно передаваемые следы мистических представлений о культе предков, ибо суть честолюбивых помыслов и тщеславия сводится к тому, чтобы прославиться – попасть после смерти в число почитаемых предков, которые, исходя из тех же передаваемых по наследству типических образов, бессмертны, поскольку продолжают жить в облике тотема.

Таким образом мы пришли к обоснованному выводу, что пассионарность является, как это ни парадоксально, порождением своего антипода – инстинкта самосохранения и что аттрактивность (как, впрочем, и эгоизм) черпает энергию из этого же источника; и поскольку мы к этому выводу пришли, мы не согласны с предложением Гумилева “рассматривать пассионарность, как антиинстинкт или инстинкт с обратным знаком”. В пользу этого нашего несогласия склоняется непоследовательность самого Гумилева. Цитируем: “Импульс пассионарности бывает столь силен, что носители этого признака – пассионарии не могут заставить себя рассчитать последствия своих поступков. Это очень важное обстоятельство, указывающее, что пассионарность – атрибут не сознания, а подсознания, важный признак, выражающийся в специфике конституции нервной деятельности”.

Исходя из смысла этой цитаты ясно, что Гумилев понимал жертвенность, как функцию подсознания, иначе говоря – инстинкта самосохранения. С таким пониманием жертвенности можно согласиться, но в этом случае она никак не может быть антиподом инстинкта самосохранения – ни тогда, когда является результатом непосредственного его влияния (например, забота о потомстве); ни тогда, когда совершается под гипнотическим воздействием тяжелой артиллерии (идеологизированных структур иерархии); ни при тех обстоятельствах легковесного рода, когда “на миру и смерть красна”.

Вышеприведенный анализ сводится к тому, что антиподом инстинкта самосохранения является конечный (в смысле привязанности к текущему моменту времени) продукт эволюции сознания – т. е. сегодняшний уровень логического мышления и тот, который может иметь место в будущем. Такое утверждение основано на том, что если инстинкт самосохранения, присущий в равной степени и человеку и животному, субъективирует ощущения, то в противовес ему – логическое мышление объективирует их (осознает). Но если вдуматься, вникнуть в этот вопрос поглубже, то субъективация бытия, так же как и объективация, служит одной единственной цели – самосохранению! Так есть ли, в конце концов, антипод инстинкта и, если он есть, то можно ли его найти и конкретно обозначить?

Начнем с того, что инстинкт самосохранения самодостаточен – он может существовать в индивидууме сам по себе – без осознания, ибо он не только проявление реакции на устрашающий возбудитель, но и бессознательная, наследственно передаваемая готовность немедленно отреагировать на устрашающую ситуацию и, кроме того, огромная сумма архетипически субъективированных знаний, также передаваемых и накапливаемых по наследству (путем смены поколений с частотой непрерывной и естественно установившейся!) и названных Юнгом коллективным бессознательным, спектр которого американскому ученому Станиславу Грофу удалось представить в виде базовых перинатальных матриц (БПМ). Кроме того он выделил особые сгущения воспоминаний (СКО – системы конденсированного опыта), каждое из которых состоит “из конденсированного опыта (и связанных с ним фантазий) различных жизненных периодов человека” и, кроме того “имеет основную тему, проникающую через все слои и представляющую собой общий знаменатель”. Таким образом практическая задача систем СКО сводится к тому, чтобы интегрировать сознательный материал и соответствующую бессознательную информацию базовых перинатальных матриц (БПМ). Кроме того Грофом были исследованы трансперсональные уровни сознания, однако он предупреждает, что “из-за чрезвычайного богатства и более свободной организации трансперсональных сфер им не так просто дать исчерпывающие описания” – т. е. картографировать и дифференцировать в виде матриц. Однако заметим, что трансперсональные области человеческой психики, как свидетельствуют данные экспериментов С. Грофа, лежат за пределами биографии и связаны, как правило, с эмпирическими переживаниями смерти и возрождения. И поскольку такая связь с достаточной степенью частоты просматривается, С. Гроф интерпретирует ее, как “важное пересечение индивидуального бессознательного с коллективным” или что то же самое – пересечение перинатального и трансперсональных уровней. Но здесь у нас имеется серьезное возражение и, чтобы выразить его в конкретном виде, представим себе следующую картину. Имеется некая этническая система. Некоторое количество женщин этой общности забеременело в один и тот же день – т. е. у каждой из этих женщин яйцевая клетка двигаясь по филлопиевой трубе встретилась со сперматозоидом и слилась с ним воедино. С этого момента начинается развитие зародышей. Коллективное бессознательное (набор типических образов) присущ каждому зародышу. Передача всех наследственных признаков (в том числе и коллективного бессознательного) происходит в момент слияния мужской клетки и женской. И понятно, что это наследственно переданное коллективное бессознательное (набор типических образов) по отношению к только что зародившемуся эмбриону является целиком и полностью трансперсональным. Возникает вопрос: такой набор типических образов у одного зародыша равен набору типических образов у другого, или эти наборы неидентичны? Нам кажется, что если этническая система однородна, то набор типических образов (коллективное бессознательное), передаваемых по наследству, будет в среднем одинаков у всех зародышей; в противном случае (при неоднородности этноса) наборы наследственно переданных архетипов в каждом отдельно взятом зародыше могут иметь значительное качественное и количественное отличие. Но возьмем простейший случай, когда этническая система однородна, и зададимся следующим вопросом – что происходит с коллективным бессознательным в процессе развития зародышей? Мы считаем, исходя из динамики этого развития, что коллективное бессознательное кристаллизуется с помощью ощущений (зависящих от стечения обстоятельств – хорошая матка или плохая – например, миома матки; психическое состояние беременной, питание – и т. д.) в каждом эмбрионе по-разному. Такая кристаллизация (бессознательное закрепление признаков) приводит к устойчивому доминированию одних типических образов над другими – к моделированию личности человека в перинатальном периоде его жизни. Здесь уместен еще один вопрос – закреплялись бы в памяти у эмбриона ощущения, если бы коллективное бессознательное ему по наследству не передалось? Очевидно, что не закреплялись бы. У людей с рождения умственно ущербных – I группа населения (идиотические, имбецильные, дебильные) – эти ощущения в перинатальном периоде их жизни не были закреплены в памяти, ибо эти особи страдают, начиная с эмбрионального периода, или полным отсутствием архетипов (идиотические) или неполноценным их набором (имбецильные, дебильные). И в дальнейшем (в биографическом периоде жизни) умственная деятельность у всех без исключения представителей I группы населения значительно затруднена. Отсюда следует, что логическое мышление (как, впрочем, и пра-логическое и, вообще, всякого рода осознание) без передаваемого по наследству коллективного бессознательного представить себе никаким образом невозможно. Удивительно, например, что Ясперс, не вникавший детально в эту проблему, но конечно же в достаточной мере знакомый с работами своего современника Юнга, сумел сформулировать эту зависимость с поразительной четкостью. “В каждом сознательном действии нашей жизни, – говорит знаменитый философ, – особенно в каждом творческом акте нашего духа, нам помогает бессознательное. Чистое сознание ни на что не способно. Сознание подобно гребню волны, вершине над широким и глубоким основанием”.

Но вернемся к основной теме нашего внезапного оппонирования Станиславу Грофу – к невольному итогу, который вытекает из наших возражений, заключающегося в том, что коллективное бессознательное в результате перинатальной кристаллизации перерождается в индивидуальное. Но, очевидно, что перерождение ни в коем случае не есть пересечение – т. е. никакого важного пересечения индивидуального бессознательного с коллективным нет, ибо с появлением индивидуального коллективное растворяется в нем. И таким образом наше серьезное возражение С. Грофу доказано. Но теперь становится ясным, почему Станиславу Грофу не удалось дифференцировать трансперсональные уровни сознания в виде отдельных матриц – не потому, что трансперсональным сферам трудно дать исчерпывающие описания, а из-за того, что их невозможно вынести за скобки индивидуального бессознательного – т. е. за пределы базовых перинатальных матриц. Констатируя этот факт, мы искренне сожалеем, что догадка, которая осенила нас, не пришла в голову самому Грофу, тем более, что в своей книге “За пределами мозга” он фиксирует следующее: “Перинатальное развертывание часто ассоциируется с разнообразными трансперсональными элементами – такими, как архетипические видения Великой Матери или Ужасной Богини-матери, Ада, Чистилища, Рая или Царства Небесного, мифологических и исторических сцен, идентификация с животными и опыт прошлых перевоплощений”; и тем более, что мимо Станислава Грофа не должно было пройти следующее высказывание не менее чем нами ценимого им Юнга: “Архетипы представляют собой нечто вроде органов дорациональной психики. Это постоянно наследуемые, всегда одинаковые формы и идеи, еще лишенные специфического содержания. Специфическое же содержание появляется лишь в индивидуальной жизни, где личный опыт попадает именно в эти формы”. Таким образом вышеизложенное невольно наталкивает нас на мысль, что логическое мышление связано с коллективным бессознательным двумя качественными связями, имеющими одну и ту же конечную цель – расширение возможностей приспособления, а значит и выживания – т. е. самосохранения. Первая связь (назовем ее условно прямой) является как бы дополнительным инструментом инстинкта в тех случаях, когда для выживания не требуется мгновенной реакции и есть время для обдумывания и принятия решения. Задача второй связи (назовем ее условно обратной) значительно сложнее первой – корректировка наследственно переданных архетипов, сложившихся во времена пра-логического мышления в соответствии с эволюционно текущими, более правильными, логическими представлениями о реальном объекте. Здесь мы обязаны проинформировать любознательного читателя, что есть на земле религиозное направление с тенденцией реального познавания истины, но не во внешнем мире, а в областях той духовной вселенной, которую заключает в себе человек. “Идеал религии, – говорит Суоми Абедананда, имея в виду йогу, – это постижение абсолютной истины и достижение проявления Божественности в действиях ежедневной жизни”. Познание абсолютной истины заключается в изучении природы своего собственного “Я” – оно, как мы теперь это понимаем, есть индивидуальное – т. е. кристаллизованное коллективное бессознательное. Один из основных этапов, вступившего на этот путь, “умереть, чтобы родиться заново”. Эту смерть не надо понимать, как прекращение жизнедеятельности организма. Путем углубленного сосредоточения и специальных физических упражнений, постигающий самого себя делает объектом осознания индивидуальное бессознательное и, благодаря этому осознанию, получает возможность уничтожить в себе прежнюю личность, привязанную к земным желаниям (как бы умереть в самом себе) и в конечном итоге достигнуть состояния нирваны (родиться заново) – привести коллективное бессознательное в то состояние, которое оно имело до момента эмбриональной кристаллизации.

В результате мы пришли к достаточно очевидному выводу, что осознание самодостаточным не является, ибо процесс логического мышления – это не только анализ ( мысленное расчленение объекта путем логической абстракции) и не только синтез (мысленное соединение расчлененного в единстве и взаимосвязи его частей), но и бессознательное сравнение полученного представления об объекте с имеющимися типическими образами о нем – с архетипами. Этим самым мы желаем сказать, что без наследственно-генетического опыта прошлых веков логическое мышление существовать не может, ибо оно является фактически лучезарной кроной филогенеза – той вершиной развития биологической формы, потаенное назначение которой является не выход инстинкта самосохранения за пределы своих естественных возможностей и не изучение реального объекта как стерилизованное свойство логизировать, а такая сигнальная адресовка получаемых результатов анализа и синтеза корпусу инстинктов, при которой происходит бессознательное сравнение реального с архетипическим и на том же уровне корректировка последнего – все более убыстряющаяся в процессе дальнейшего эволюционного развития и все более качественная.

Однако, как показывают исследования выдающихся психологов и психотерапевтов, указанная корректировка не всегда проходит гладко и позитивно и особенно в тех случаях, когда логическое мышление, в силу особенностей ему присущих, ставит под сомнение существование Господа, а значит и возможность жизни за гранью жизни и тем самым разрушает в человеке успокоительную иллюзию и делает его беззащитным перед неотвратимостью грядущего исчезновения – именно в этом пункте осознание является антиподом инстинкта самосохранения. Но при этом их противостояние по отношению друг к другу не доходит до антагонизма, ибо с осознанием рокового предела инстинкт самосохранения ни под каким предлогом согласиться не может и несогласием этим заставляет работать сознание в поисках реального решения проблемы бессмертия.

В итоге мы вынуждены прийти к окончательному выводу, что в самом человеке (как в психологическом так и в физиологическом смысле) невозможно найти какой-либо функции или какого-либо свойства, которое противоречило бы с биологической точки зрения инстинкту самосохранения, ибо если такое противоречие появляется, то причина имеет во всевозможных ее вариациях патологический характер. Именно поэтому мы никак не можем согласиться с классификацей Гумилевым особей по пассионарно-аттрактивному признаку, основанному на надуманном противопоставлении пассионарности инстинкту (с дифференциацией населения на обывателей, бродяг-солдат, преступников, честолюбцев, деловых людей, авантюристов, ученых людей, творческих людей, пророков, нестяжателей, созерцателей, искусителей), так как мерой действительного различения может быть только одна – вероятностно-наследственное распределение среди особей, подверженных процессу этногенеза (в конвиксии, консорции, субэтносе, этносе, суперэтносе) величин способностей к логическому мышлению. Здесь мы сохранили как терминологию Гумилева, так и смысловое ее значение:

Конвексия – группа людей с однохарактерным бытом и семейными связями, низший таксон этнической иерархии.

Консорция – группа людей, объединенных, часто эфемерно, одной исторической судьбой на короткое время.

Субэтнос – этническая система, являющаяся элементом структуры этноса.

Этнос – естественно сложившийся на основе оригинального стереотипа поведения коллектив людей, существующий как энергетическая система (структура), противопоставляющая себя всем другим таким же общностям.

Суперэтнос – этническая система, состоящая из нескольких этносов, возникших одновременно в одном ландшафтном регионе, проявляющаяся в истории как мозаичная целостность.

На каждую отдельно взятую величину такой способности (на IQ – величину интеллектуального коэффициента) выпадает определенное количество населения из суммарной его (конвиксионной, консорционной, субэтнической, этнической, суперэтнической – вплоть до общемировой) численности. Таким образом все величины IQ оказываются распределенными нормально, ибо они имеют плотность вероятности, выраженную гауссовым интегралом ошибок. Отсюда очевидно, что указанное распределение IQ для таких больших чисел, которыми являются количества населения каждой из перечисленных нами общественных групп, имеет закономерный характер и описывается геометрической линией, имеющей название кривой нормального распределения.

Мы уже говорили о том, что коллективное бессознательное (термин Юнга) было расшифровано С. Грофом и представлено в виде базовых перинатальных матриц (БПМ).

Прежде, чем говорить о конкретном содержании БПМ, мы должны отметить то обстоятельство, что данные, полученные Станиславом Грофом, мы используем не для того, чтобы дополнить наше изыскание экзотикой необычайности, но потому что они имеют свойство быть таким инструментом анализа и синтеза в интересующей нас проблеме – эволюции логического мышления, который позволяет рассматривать самым конкретным образом это явление – исследовать мышление не по результатам его деятельности (вторичному продукту), а изнутри – т. е. отталкиваясь от самого этого феномена.

Итак, некоторые представления, получив константу инстинктивности, приобрели способность передаваться по наследству как коллективное (присущее всем людям в одинаковой мере) бессознательное. Однако при этом следует учесть, что, несмотря на одинаковость этой наследственной меры, доминантный сдвиг одних архетипических элементов бессознательного в сравнении с другими оказывает существенное пожизненное влияние на интеллектуальные способности, поведение и психическое состояние каждого отдельно взятого индивидуума и что комбинаторика этого сдвига находится в прямой зависимости от констелляций генетического характера (как это предполагаем мы), биографического (послеродового – как это выявлено Фрейдом) и перинатального (дородового – как это доказано на основе экспериментальных данных Станиславом Грофом).

Картографируя внутреннее пространство сознания, С. Гроф нашел “полезным постулировать существование четырех гипотетических динамических матриц, управляющих процессами на перинатальном уровне бессознательного” – БПМ-I, БПМ-II, БПМ-III, БПМ-IV. Далее мы даем расшифровку содержания этих базовых перинатальных матриц в таком виде, в каком это сделал Гроф, ибо считаем, что эти данные введены им в общемировую практику как справочный материал.

Для БПМ-I, в случае безмятежной внутриматочной жизни, характерны: реалистические воспоминания об ощущениях “хорошей матки”; “океанический” тип экстаза; природа в своем наилучшем проявлении (“Мать-природа”); опыт космического единства; видения Рая и Небес.

Для БПМ-I, в случае нарушения внутриутробной жизни, характерны: реалистические воспоминания о “плохой матке” (критическое состояние плода, болезни, эмоциональные срывы у матери, ситуация близнецов, попытки аборта), паранойяльное мышление.

Для БПМ-II характерно космическое поглощение, а именно: безмерные телесные и душевные муки; невыносимая и безысходная ситуация, которой не видится конца; чувство загнанности в ловушку или клетку (нет выхода); разнообразные видения ада; мучительное чувство вины и неполноценности; апокалипсическое видение мира (ужасы войн и концлагерей, террор инквизиции, опасные эпидемии, болезни, запустение, смерть и. т. п.); бессмысленность и абсурдность человеческого существования, “картонный мир”, атмосфера искусственности и ерунды; зловещие темные цвета и неприятные телесные проявления (ощущения гнета и давления, сердечная недостаточность, жар и озноб, потливость, затрудненное дыхание).

Для БПМ-III – усиление страданий до космических размеров; грань между болью и удовольствием; “вулканический” тип экстаза; яркие цвета; взрывы и фейерверки; садомазохистские оргии; убийства и кровавые жертвоприношения, активное участие в жестоких битвах; атмосфера авантюризма и опасных приключений; сильные сексуальные оргиастические чувства; сцены гаремов и карнавалов; опыт смерти и возрождения; культы кровавых жертвоприношений (муки Христа и крестная смерть, ацтеки, Дионисий и. т.п.); мощные телесные проявления (сдавливание и боль, удушье, мышечное напряжение, судороги и подергивания при расслаблении, тошнота и рвота, жар и озноб, потливость, сердечная недостаточность, трудность контроля сфинктеров, звон в ушах).

Для БПМ-IV – огромное понижение давления, расширение пространства; “иллюминативный” тип экстаза, видения гигантских помещений; яркий свет и прекрасные цвета (небесный, голубой, золотистый, радужный; яркий, как павлиний хвост); чувство повторного рождения и спасения; осознание простого способа жизни; улучшение сенсорного восприятия; братские чувства: гуманитарные и благотворительные тенденции; иногда маниакальные действия и чувство величия; переход к элементам БПМ-I; приятные ощущения могут прерываться пупочными спазмами (острая боль в пупке, сбои дыхания, страх смерти и кастрации, смещения в теле), но без внешнего сдавливания.

Рассматривая рис. 4, вдумчивый читатель вправе спросить у нас:

Во-первых – имеется ли вообще какая-либо закономерная связь между кривой нормального распределения и базовыми перинатальными матрицами?

Во-вторых – если такая связь имеется, то существует ли зависимость между IQ (интеллектуальным коэффициентом) и БПМ?

В-третьих – на каком основании (при наличии связей между кривой на рис. 4, IQ и БПМ) мы распределили базовые перинатальные матрицы в пределах кривой нормального распределения таким образом, что часть II-группы населения (малоспособные, нормальные) стала обладательницей БПМ-II, БПМ-III, (-)…- негативных аспектов БПМ-I и негативных СКО; и почему у оставшейся части П-группы (способные) отсутствуют БПМ-II; и почему, именно, III группа (одаренные, талантливые, гениальные) стала обладательницей БПМ-IV и (+)… – позитивных аспектов БПМ-I и позитивных СКО; и почему, наконец, I группе населения (идиотические, имбецильные, дебильные) не досталось ни одной базовой перинатальной матрицы?

Начнем с того, что величины IQ (интеллектуального коэффициента), экспериментально определяемые тестированием, отражают величины способностей. По каждой такой конкретной величине мы можем судить об интеллектуальных способностях того или иного человека, а фактически о потенциальных возможностях его мышления. Поскольку разрешающая способность мышления наследственна и, как любой другой наследственный признак, передается от потомства к потомству согласно менделевскому закону расщепления, то величины IQ , выражающие меру этой способности, могут быть распределены нормально – иметь плотность вероятности, выраженную гауссовым интегралом ошибок. Такую же плотность вероятности могут иметь и констелляции разного рода случающиеся с человеком для таких больших чисел, которыми являются количества населения, составляющие те или иные виды групповых сообществ и, поскольку конкретные вариации этих событий вызывают в эмбрионе соответствующие ощущения, в результате которых в этот перинатальный период происходит кристаллизационная перестройка переданного по наследству коллективного бессознательного в индивидуальное, характеризуемая более отчетливым закреплением в памяти одних типических образов (архетипов) в сравнении с другими, то, практически, получившееся в результате этого содержимое индивидуального бессознательного, накрепко привязанное, как мы это уже отметили, к сопутствующим ощущениям перинатального периода, в соответствии с законом тождества, также поддается нормальному распределению.

В предисловии к русскому изданию книги “Области человеческого бессознательного” Станислав Гроф информирует своего читателя, что им было проведено “за многие годы свыше четырех тысяч “психоделических сеансов”. Правда, он не сообщает сколько сеансов приходится на одного человека, но если даже десять, то в опытах участвовало не менее четырехсот человек – численность вполне достаточная, чтобы индивидуальное бессознательное этих людей, привязанное к ощущениям перинатального периода, нормально среди этого количества распределить. Но именно эту работу Станислав Гроф и проделывает когда, анализируя материалы картографирования, дифференцирует полученные результаты по специфическим признакам и тем самым получает четыре БПМ – базовых перинатальных матрицы. Таким образом, исходя из вышеизложенного, на первый вопрос – имеется ли какая либо закономерная связь БПМ с распределением Гаусса – мы уже ответили (такая связь имеется). К этому добавим, что мы ответили попутно и на второй вопрос – закономерная зависимость между IQ и БПМ существует, ибо без типических образов (архетипов) – содержимого БПМ, как мы уже выяснили, мышление (могущее иметь численное выражение в виде величины IQ) быть самодостаточным не может – оно находится с БПМ в неразрывном единстве.

Ответ на третий вопрос – на каком основании четыре БПМ были распределены нами между тремя группами населения именно таким образом, а не иным – более сложен и требует аналитического рассмотрения нескольких проблем, но не в их суммарной неразличимости, а по отдельности – с выявлением скрытых взаимосвязей.

В далекие времена неразвитого сознания единственной эффективной формой выживания в тяжелейших условиях полнейшей зависимости человека от среды обитания была сплоченность, характерная для большинства высокоразвитых животных. Но более того – сплоченностью подобного рода пронизано, как правило, все живое на земле, ибо это свойство было выработано инстинктом самосохранения в процессе филогенеза в условиях беспощадной борьбы за существование. Даже среди растений, как мы уже отмечали, наблюдается распределение индивидуумов каждого вида куртинами или гнездами. Этим самым обеспечивается территориальный захват того или иного ареала, вытеснение растений-антагонистов и наиболее удобные условия для размножения. Но такую же самую картину мы наблюдаем и среди зоологических видов и человек в этом отношении пока еще не исключение – разве не об этом говорит вся мировая история, в том числе и текущие события в Израиле, Югославии и Чечено-Ингушетии?

Если идти от более простых видов ко все более сложным, то мы заметим, что обособление одного вида от другого осуществляется с помощью все более усложняющихся иерархических форм сплоченности особей внутри каждого вида. Самые усложненные и дифференцированные формы иерархического взаимодействия мы наблюдаем в человеческих сообществах. “Общество и у людей, и у животных, – замечает Бергсон, – есть организация; оно заключает в себе соподчинение, а также обычно подчинение одних элементов по отношению к другим”. Подобного рода сплоченность выработана инстинктом самосохранения (относится к бессознательному) и находится с ним в неразрывном единстве. “Для “процессов”, особенно связанных с эволюцией или формообразованием, – говорит Гумилев, высказывая ту же самую мысль, что и Бергсон, – необходима систематика, основанная на иерархическом принципе – соподчинение сходных, хотя и неидентичных групп разного ранга. Такова систематика Линнея, усовершенствованная Ч. Дарвиным. Иерархический характер системы органического мира обусловлен ходом и характером эволюционных процессов неотделимых от жизни и обязательных для нее”.

Иерархия – слово греческого происхождения, смысловое содержание которого (в применении к разного рода человеческим объединениям) в переводе на русский язык означает “служебная лестница” – деление на высшие и низшие должности и чины, порядок подчинения низших по должности и чину лиц высшим. Нас интересует в этом плане единственный вопрос – подобное соподчинение и исполнение правил служебной дисциплины (субординация) носит осознанный характер или является фактором, идущим от бессознательного? Исходя из всех наших предыдущих рассуждений, у нас есть основание полагать, что подчинение подобного рода, как правило, происходит инстинктивно, со слепой верой большинства в непогрешимость высших по отношению к низшим. Слепая (инстинктивная) вера и слепое (инстинктивное) подчинение, которым подвержено большинство (инерционная масса – II группа населения – малоспособные и нормальные) – это тот наследственно-биологический атавизм, без наличия которого “промывка мозгов”, а иначе – идеология (как демократического типа, так и тоталитарного) была бы напрасной тратой времени и средств. Употребив слово “атавизм”, мы не оговорились, ибо, как мы далее покажем, полная автоматизация средств производства, превращает эту животно-генетическую наследственность в негативного рода балласт, сопутствующий продолжающейся эволюции человеческого мышления .

Поскольку гипнотические состояния, существование которых не вызывает ни малейшего сомнения, относятся к бессознательному, то именно там необходимо искать их первоисточник… Там! – это в содержимом БПМ – в типических образах, передаваемых по наследству и являющихся для индивидуумов в тех вариантах бессознательного, которые присущи каждому из них в отдельности, тем невидимым каркасом, на основе которого прорастает психическое различение (индивидуализм) и психическое единство (коллективизм). Станислав Гроф установил экспериментально, что под влиянием БПМ-II люди испытывают чувство насилия, загнанности в ловушку или клетку, вины и неполноценности, бессмысленности и абсурдности существования, жертвенной беспомощности и безысходности. Подобные ощущения обуславливают такое постоянное угнетение центральной нервной системы, которое способствует возникновению гипнотических состояний. Но это одновременно означает и то, что такие люди генетически малоприспособлены к высокоинтеллектальному труду, ибо их психике, при явном отсутствии творческой инициативы (бессознательное доминирует над сознательным), присуща безграничная вера в авторитеты. Исходя из высказанных нами соображений, мы решили, что для II группы населения (малоспособные, нормальные) характерно доминирование БПМ-II. Поскольку на примере для БПМ-II ход нашего мышления ясен и определен, мы не будем приводить здесь все остальные рассуждения, логика которых привела нас к расстановке СКО и всех четырех базовых перинатальных матриц в порядке указанном на Рис. 4, ибо не желаем повторять всю ту работу, которая уже была проделана нами в “Новой парадигме”. При этом напомним читателю вышеоговоренное нами объяснение того факта, что для I группы населения (идиотические, имбецильные, дебильные) характерна генетическая и психическая ущербность, конкретно выражающаяся в умственной дефективности. Индивидуумы этой группы страдают, начиная с эмбрионального периода жизни, или полным отсутствием архетипов (идиотические) или неполноценным их набором (имбецильные, дебильные). Таким образом положения БПМ в пределах кривой нормального распределения с достаточной степенью ясности объяснены – т. е. и на третий вопрос нами дан исчерпывающий ответ. При этом мы считаем необходимым проинформировать нашего читателя о некоторых психологических аспектах БПМ. О том, например, что доминирование БПМ-III в индивидуальном бессознательном (II группа населения – способные) соответствует духовному облику протагонистов тиранических режимов и прочих сообществ, в которых развиты коррупция и жесткая иерархия. Эти протагонисты разного рода общественных систем являются поставщиками вождей, вождишек и руководителей бюрократических служб – именно тех авторитетов, которым слепо (гипнотически) верит толпа – масса – большинство (II группа населения – малоспособные, нормальные). Отметим также и тот момент, что исследования Станислава Грофа показали, что БПМ-II и БПМ-III (отнесенные нами к подавляющему большинству – ко II группе) обеспечивают почти весь военный символизм. Сущность этого явления заключается в том, что авторитеты, чья доминанта БПМ-III, гипнотически воздействуя на массу, чья доминанта БПМ-II, разжигают в ней враждебные чувства по отношению к противнику, упрекая его в необоснованных территориальных претензиях, в оскорблении национального достоинства, в вероломстве, в коварстве и многих других несуществующих грехах. Несуществующих хотя бы потому, что противник в этих же самых грехах и с той же самой неистовостью упрекает своих обвинителей. В этих взаимных упреках нет правых и неправых. От истины здесь только то, что их агрессивность по отношению друг к другу – явление бессознательного порядка, присущее не разуму, а инстинкту.

Отметим также, что мы несколько иначе, чем Гумилев, понимаем смысловое значение слова “пассионарность”. По нашему мнению истинное пассионарное напряжение создает III группа населения (одаренные, талантливые, гениальные) и поэтому мы называем пассионариями индивидуумов принадлежащих этой группе – смотри Рис. 4. К неистинному пассионарному напряжению мы относим напряжение социального порядка, создаваемое бунтами, революциями, межнациональной враждой и ненавистью, а также конфликтами военного характера – и т. д. Поэтому такие исторические личности как Александр Македонский, Люций Корнеллий Сулла, Наполеон, Ян Гус, Жанна д’Арк, протопоп Аввакум являются не пассионариями, как это предполагал Гумилев, а субпассионариями. Мы так считаем прежде всего потому, что все эти личности использовали не столько разумное влияние на толпу (инерционную массу), сколько гипнотическое. Инерционная масса (II группа населения) хорошо поддается гипнозу. Психика индивидуумов этой группы (в индивидуальном бессознательном доминирует БПМ-П) нуждается в гипнотическом подчинении, ибо при такой доминанте инстинкт самосохранения настроен на безоговорочное подчинение. Сравнивая Македонского с Суллой, Гумилев говорит, что второй в отличие от первого “не был честолюбив и горд, ибо сам отказался от власти, как только почувствовал себя удовлетворенным” и далее, характеризуя Суллу, Гумилев отмечает, что тот “был крайне тщеславен и завистлив, но эти качества – только проявления пассионарности”. Основываясь на нашем исследовании, мы не согласны с причислением Гумилевым этих исторических личностей к пассионариям прежде всего потому, что честолюбие и гордость и в равной степени тщеславие и завистливость являются проявлениями инстинкта – т. е. бессознательного (доминирование БПМ-III) и поэтому эти индивидуумы не могут быть отнесены нами к III группе населения (одаренные, талантливые, гениальные). Саму по себе (вне умения воздействовать гипнотически – то бишь, без способности разжигать животные инстинкты в инерционной массе) ни одну из этих личностей выдающейся никоим образом не назовешь. Впрочем, если вдуматься, то об этом косвенно говорит и сам Гумилев, логически противореча самому себе – “успех Суллы зависел не только от его личных качеств, но и от контакта с окружением”. К окружению этому относились офицеры Помпеи, Лукулл, Красе и некоторые легионеры. Гумилев утверждает, что без этого окружения, которое действовало “в унисон с вождем”, Сулла никогда “не стал бы диктатором Рима”.

Заметим также, что исходя из исследований Станислава Грофа, напрашивается вполне закономерный вывод, что психике всех тех, кто стремится управлять, подавлять, властвовать свойственна незавершенность перехода от БПМ-III к БПМ-IV, что практически означает именно то, что представители этой группы населения находятся на грани перехода от способных к одаренным. В исследовании, предпринятом нами в “Новой парадигме”, было отмечено, что революции и бунты возможны не потому, что II группа населения способна сама по себе восстать против своих угнетателей, но потому что в составе этой группы всегда имеются представители населения, психика которых отмечена незавершенностью указанного перехода. Именно эта категория населения поднимает на бунт массу своих сотоварищей – перегипнотизирует ее. За призывами к справедливости и к свободе у руководителей этих бунтов просматривается гнильца, заключающаяся в том, что их животная генетическая потребность властвовать не была по тем или иным причинам удовлетворена режимом, против которого они ведут “справедливую” в кавычках борьбу. Само их появление на исторической арене говорит о зарождении новой несправедливости взамен прежней. И если они приходят к власти, то при самых светлых и обнадеживающих лозунгах меняется не суть, а декорация. И при том, новом режиме, который будет ими установлен, будет та же самая безликая гипнотически подчиняющаяся им (вождям!) толпа и во главе этой массы они, удовлетворившие наконец свою животную генетическую потребность властвовать.

Мы уже отмечали тот небезынтересный факт, что крупнейший швейцарский биолог Адольф Портман в своей книге “Мы в пути. Человек в окружающем его мире” говорит о том, что второй этап развития Homo sapiens связан с развитием культуры, разума и техники. Поскольку с процессом эволюции мышления мы в некоторой степени уже познакомились, займемся (назрела такая необходимость!) производной этого мышления, а именно – техникой. Рассмотрев внешние стороны развития технических достижений, Адольф Портман фиксирует следующее ошеломляющее впечатление – “то, что прежде осуществлялось в течение миллионов лет, занимает тысячелетия, потом столетия и, наконец, совершается на протяжении десятилетий”. В связи с этой фиксацией заметим не подлежащую никакому сомнению тенденцию этого развития – создание таких технических средств, которые высвобождают человека от тяжелого физического труда и даже от непосредственного участия в производстве материальных ценностей (полная автоматизация производственных процессов). Надо сказать, что это направление технического развития отмечается многими современными учеными, философами и другими выдающимися деятелями. Обращено же внимание на него прежде всего потому, что оно оказывает существенное влияние на все стороны человеческой жизни. “Если раньше сто рабочих, затрачивая большие усилия, выдували несколько тысяч бутылок в день, – приводит в качестве примера Карл Ясперс, – то теперь машина, обслуживаемая несколькими рабочими, изготовляет в день 20000 бутылок”. Разбирая этот вопрос, знаменитый философ приходит к выводу, что “современная техника связана с осуществлением идеи все большего освобождения человека от бремени физического труда, увеличения досуга для свободного развития его способностей”. Далее ведущий представитель экзистенциализма утверждает, что “на основе современной техники возник социально-политический процесс, который состоит в том, что прежнее подчинение человека в качестве рабочей силы любым техническим и хозяйственным целям сменилось страстным желанием перевернуть это отношение, придать ему обратный характер”. Но констатация факта ускоренного технического развития не всегда приводит к оптимистическому взгляду на возможный конечный результат. Гумилев, например, настроен пессимистически – он убежден в том, что “полярность техники и жизни неоспорима”.

Проделанный нами путь исследования позволяет нам без робости внедриться в суть этой проблемы и, взвесив все “за” и “против”, попытаться определить – куда устремляется человечество, благодаря техническому развитию – к гибели или к новому рубежу? Парадокс этого развития заключается прежде всего не в том, что потребность в людях физического труда значительно уменьшается, а в том, что эти люди составляют численное большинство населения нашей планеты (II группа) и что освобожденные от физического труда (лишенные своего генетического предназначения) эти люди теряют жизненную ориентацию (ибо полная автоматизация производства ведет к соответственному изменению шкалы традиционных моральных ценностей). Ненужность и отсутствие спроса на генетическое предназначение делает эту часть населения морально ущербной и психически надломленной – превращает в жалкий эволюционный балласт, требующий немедленного генетического перерождения.

Но техническое развитие приводит и к другим парадоксальным результатам. Мы не сомневаемся в том, что вся система иерархических взаимоотношений, вся возможность существования обществ закрытого типа построена, во-первых, на наследственно-бессознательной склонности подавляющего большинства (II группа населения – малоспособные, нормальные) к гипнотическому подчинению и, во-вторых, на наличии в обществе индивидуумов (II группа населения – способные) бессознательно жаждущих гипнотически влиять на массы. Но нужна ли биологически система гипнотически слепого иерархического подчинения, если большинство населения, генетически нуждающегося в подобной иерархии, становится в результате полной автоматизации производственных процессов эволюционным балластом? – вот в чем вопрос!

Мы уже знаем, что у людей, чья психика построена на отсутствии внутренней свободы, наблюдается (такое заключение следует из научных изысканий Станислава Грофа) доминирование в сфере сознания БПМ-II, БПМ-III. И плюс к этому доминирование негативных аспектов БПМ-I и негативных СКО. Для стремящихся властвовать – доминирование БПМ-III, отмеченное незавершенностью перехода к БПМ-IV… Поскольку у I группы населения, ввиду ее умственной неполноценности, мы не можем выделить ни одной доминирующей матрицы, то очевидно, что на III группу (одаренные, талантливые, гениальные) приходится доминирование тех из существующих четырех базовых перинатальных матриц, которые получаются в результате вычета БПМ и СКО доминирующих во II группе населения. Отсюда следует, что в сфере сознания III группы населения доминируют позитивные управляющие системы (БПМ-IV, позитивные аспекты БПМ-I и позитивные СКО) – именно такое доминирование наделяет этих людей выдающимися способностями. С нашей точки зрения, проявлению одаренности, талантливости, гениальности характерно состояние внутренней раскованности и свободы, отличающееся безболезненным проникновением логического мышления в область бессознательного и потому именно безболезненным, что доминирование в сфере сознания указанных позитивных управляющих систем позволяет раскованно и гибко корректировать наследственно приобретенные типические образы в полном согласии с ощущениями, получаемыми от реального объекта. Но все дело в том, что опора на внутреннюю свободу, присущая III группе населения, никак не согласуется с существующей системой иерархии, построенной на основе гипнотического подчинения, присущего II группе населения. Такое расхождение усугубляется процессом ускоренных темпов технического развития, ведущих к полной автоматизации производства и к превращению II группы населения в эволюционный балласт. В результате получается, что существующая система иерархических отношений становится тормозом дальнейшему эволюционному развитию, ибо она была рациональной только тогда, когда для создания материальных ценностей было необходимо применение физического труда. С введением автоматизации производственных процессов хозяином положения, очевидно, должна стать III группа населения – истинные пассионарии, от творческой деятельности которых зависит успех дальнейшей технической рационализации. Но прежняя система жестких иерархических отношений по своей внутренней природе, берущая начало в инстинкте самосохранения, вырабатывавшемся в течение миллионов лет для подавляющего большинства и большинством (для II группы населения и ею), вступает в непримиримый конфликт с индивидуумами несущими в себе с момента своего рождения прометеевский огонь свободы и творческого вдохновения.

В итоге мы должны прийти к неизбежному выводу, что в связи с эволюцией мышления в человеческих сообществах возросло значение и влияние III группы населения (находящейся в численном меньшинстве) и что инстинкт самосохранения, присущий этой группе населения, качественно отличается от инстинкта самосохранения, присущего II группе (подавляющему большинству).

Различие состоит в том, что у подавляющего большинства инстинкт самосохранения продолжает быть инстинктом – т. е. бессознательным (чисто животным свойством), в то время как у представителей III группы населения самосохранение перестает быть инстинктом – оно под контролем разума превращается в сознание самосохранения!

Попытаемся в упрощенном приближении схематизировать взаимоотношение индивидуума с реальностью следующим образом:

Данная схема наглядно отображает последовательность реагирования при воздействии внешнего объекта (явления или события) на органы чувств. Воздействие это преобразуется в нервный импульс, обрабатывающийся одновременно как сознательно, так и бессознательно.

В сфере бессознательного имеет большое значение, какие БМП доминируют – негативные или позитивные; в сфере сознательного – какие ощущения воздействие вызывает – боли или наслаждения, удовольствия или неудовольствия. В системах конденсированного опыта (СКО) происходит динамическая интеграция вышеобозначенных нервных импульсов. Результирующей составляющей этой интеграции является конкретное реагирование, в котором проявляется то ли наша духовность (доминирует сознание самосохранения – БПМ-IV, позитивные аспекты БПМ-I, позитивные СКО – системы конденсированного опыта и позитивные ТМ, – трансперсональные матрицы), то ли животность (доминирует инстинкт самосохранения – БПМ-II, БПМ-III, негативные аспекты БПМ-I, негативные СКО и ТМ).

Каждый этнос состоит из некоторого количества иерархически организованных индивидуумов. Каждому индивидууму присущ набор типических образов, имеющих общечеловеческое наследственное распространение и специфическое – характерное только для того этноса, которому принадлежит индивид. Типические образы специфического характера вырабатываются в процессе этногенеза в зависимости от исторических, иерархических, ландшафтных, климатических и прочих условий и в силу инстинкта самосохранения отчуждают один этнос от другого, делая их духовно непохожими. Споры о том, чьи традиции лучше и какой этнос имеет большее право на существование лишен всякого рационального смысла. “Поиски осмысленной цели в дискретных процессах природы, – говорит Гумилев, – неуместная телеология. Как горообразование ничем не “лучше” денудации, а зачатие и рождение такие же акты организма, как смерть, так и в этнических процессах отсутствует критерий лучшего”. На первый взгляд кажется, что Гумилев абсолютно прав. Нет вроде бы никакого смысла в этом бульбообразном кипении этнических образований – в их историческом появлении и исчезновении. Каждый этнос характеризуется жесткой системой иерархии, ведущей к единообразию внутри каждого этноса и к постепенному уничтожению в нем пассионариев-мутантов и подавлению пассионарного напряжения – рис.3. Срок жизни каждого этноса (по Гумилеву) строго регламентирован – не более 1200-1500 лет. В каждом этносе, в любой временной точке этого подмеченного Гумилевым предела, сосуществуют, как мы выяснили в результате нашего исследования, три группы населения (в соответствии с распределением Гаусса – рис.4. Форма этой кривой, характерная для каждого этноса, в процессе этногенеза меняется, но не в принципе, а в своих количественных величинах, зависящих порой от причин, не имеющих какого-либо закономерного свойства. Подтверждением этому может служить следующая информация, приводимая Гумилевым: “Распадение китайской империи в III в. н. э. унесло свыше 80% населения. В III в. население Китая исчислялась в 7,5 млн. человек вместо былых 50 млн. К IV веку оно возросло до 16 млн.”. Исходя из подобных данных, форма кривой нормального распределения какого-либо конкретно взятого этноса А в процессе этногенеза (рис. 6), привязанная к любой точке временного предела (например, 500 лет после начала), может резко отличаться при всех прочих равных условиях от формы кривой нормального распределения, принадлежащей этносу В (рис. 7) и взятой в точно такой же временной точке.

В первом случае она может быть, например, высокая и заостренная, а во втором – небольшой высоты и плоская – т. е. в первом случае количество II группы населения, а значит и жесткость иерархической системы будет резко отличаться от тех же данных во втором случае.

Если мы попытаемся среди всех этносов, существующих на нашей планете, найти идентичные, то скорее всего, что такая затея окажется безрезультатной, ибо все этносы отличаются друг от друга если не языком, то разного рода традициями, вырабатывающимися в специфических условиях приспособления к существующим ландшафтам и межэтнической борьбы за существование, доходящей порой до прямых столкновений и беспощадных кровопролитий. Инстинкт является здесь фактором обособляющим и отчуждающим один этнос от другого. И если бы не осознающий, а значит и объединяющий фактор разумного решения конфликтных ситуаций, то процесс отчуждения мог бы привести человечество к образованию несовместимых видов, агрессивно настроенных по отношению друг к другу и всегда готовых к беспощадной и бескомпромиссной борьбе, а значит и к взаимному истреблению. Надо сказать, что тот путь, которым шло человечество до сих пор, это был путь агрессивности – путь инстинкта, путь абсолютной зависимости от среды обитания и соответствующего приспособительного существования в ней. Условия жизни невольно требовали жесткой иерархии, что само собой приводило любое человеческое сообщество к закрытости и отчужденности от себе подобных, к уничтожению всего того нового, что могло бы помешать инстинктивному отчуждению. Мечта об открытом обществе, несмотря на то, что над этой проблемой ломали головы выдающиеся умы, оказывалась в итоге не более чем утопией. Начало этногенеза (момент взрыва) всегда несет в себе ощущение открытости и свободы (именно поэтому нельзя сказать, что человечеству о таком обществе ничего неизвестно практически), но быстрая и инстинктивно вынужденная реорганизация элементов этой свободы в систему жестких иерархических отношений не оставляла каких-либо существенных следов от едва наметившегося просветления. И если бы не эволюция сознания, то на практике получалось бы, что процесс этногенеза скопирован с сизифова труда. Каждый раз новоэтническое образование пытается выкатить тяжелый камень своих повседневных вопросов на высокую гору светлых чаяний, надежд и стремлений и каждый раз недокатывает этот камень до вершины и он срывается вниз в глубокое ущелье, окруженное со всех сторон враждебной неодолимостью. И все же тяга к тому состоянию человеческих отношений, которое свойственно открытому обществу, не исчезает. Время от времени вопрос о таком обществе пусть ненадолго, но все же наполняет ход истории определенным и неповторимым устремлением. “О нем вновь и вновь мечтают избранные души, – говорит Бергсон, – и оно каждый раз реализует нечто от самого себя в творениях, каждое из которых, через более или менее глубокое преобразование человека, позволяет преодолевать трудности, до того непреодолимые. Но после каждого раза круг, открывшийся на мгновение, вновь закрывается. Часть нового отлилась в форму старого; индивидуальное стремление стало социальным давлением; и обязанность окутывает все”. И до скончания веков было бы так, как утверждает Гумилев в отношении любой этнической системы, ибо здесь (по его мнению) за отсутствием критерия лучшего “понятия “вперед” и “назад” неприменимы”, и как описывает Бергсон; если бы не эволюция разума, которая создает такое положение, когда человек все менее и менее зависит от среды обитания – в том смысле, что во времена пра-логического мышления приспосабливался нуждами своими к ней, а в цивилизованные времена наоборот – приспосабливает ее к своим нуждам. Увеличение мощи и разрешающей способности мышления позволило более адекватно контактировать с реальным объектом, ускорить технический прогресс, автоматизировать производство и значительно уменьшить роль II группы населения в производстве материальных ценностей и тем самым ослабить ее органическую значимость в системе иерархии, что само по себе привело к ослаблению жесткости и усилению элементов демократичности. И поскольку открытость человеческих сообществ в процессе эволюции мышления играет все более и более заметную роль, на повестке дня появляется далеко не фантастическое предположение, что народы земли от поколения к поколению будут все интенсивнее интегрироваться друг в друга – т. е. перемешиваться и это в результате дальнейшего процесса автоматизации и значительного увеличения роли III группы населения (одаренные, талантливые, гениальные), приведет к полной открытости и к тому, что на земле появится одна раса и один-единственный народ, имя которому – земляне. Негативность этого общемирового процесса заключается в том, что в итоге может возникнуть такое этническое однообразие, что все население земли (в связи с отсутствием прилива свежей крови) превратится через некоторое время в реликт, отличающийся от обычного этноса тем, что вероятность появления в нем достаточного количества мутантов будет значительно ниже требуемого в то самое время, когда роль представителей III группы населения и соответствующий спрос на них в сравнении с теперешним периодом цивилизации в значительной мере возрастет.

В подобной тупиковой ситуации единственным действенным выходом из создавшегося положения будут, вероятно, мутации создаваемые искусственным способом и в нужном направлении. Надо сказать, что опыты такого рода уже имели место – например, выращивание человеческих зародышей в искусственных условиях. Именно благодаря этим первым попыткам мы, анализируя кипение страстей прошлого с современных позиций, обнаруживаем близорукость позиции Ломброзо в отношении Конта. “В сочинениях Конта, – высказывается итальянский психиатр и криминалист Ломброзо в 1870 годах, – рядом с поразительно глубокими положениями, встречаются часто безумные мысли, вроде той, например, что настанет время, когда оплодотворение женщины будет совершаться без посредства мужчины”. Сегодня мы можем сказать, что действительность пошла значительно дальше этого провидения – оплодотворение может быть осуществлено без непосредственного участия обоих – и без мужчины и без женщины. Мы уверены в том, что не менее ортодоксально, чем высказывание Ломброзо, будет звучать в недалеком будущем возмущение знаменитого швейцарского зоолога Адольфа Портмана, который требует установления моральных пределов технического воздействия на развитие человека. “Подумывают даже, – патетически восклицает этот ученый, – об увеличении размеров головного мозга, о росте числа его клеток, надеясь при этом, что возрастет духовный потенциал человека. Как можно сметь осуществлять подобные эксперименты, по сути ничего не зная о фактическом взаимодействии нервных тканей? Стедует потребовать еще на очень долгое время: руки прочь от подобных вторжений!”

В отличие от категорических предостережений, мы, в результате наших исследований, пришли к противоположному выводу, а именно к тому, что процесс все более активного вторжения в реальность (благодаря достижениям технического характера) требует соответствующего вторжения в генетическую сферу самого человека, ибо без такого самоуравновешивающего подтягивания внутреннего ко внешнему (при современных скоростях технического прогресса) человек-творец начнет отставать от сотворенного. И прежде всего на повестке дня возникнет парадокс превращения II группы населения (инерционной массы) в эволюционный балласт, который “не сбросить, не обойти” и не “взорвать” – в задачу, требующую незамедлительного решения и на экономическом уровне (как прокормить такое количество народа, переставшего в результате полной автоматизации фабрик и заводов участвовать в производстве материальных ценностей?) и на генетическом (каким образом вернуть эту массу в позитивное русло эволюционного процесса – т. е. передать в наследственной форме такому огромному количеству людей творческий потенциал III группы населения?).

При том, что вышеуказанные проблемы в отношении подавляющего большинства (II группы населения) непременно возникнут и при том что их надо будет решать, мы утверждаем, что в недалеком будущем величина прироста населения (несмотря на кажущееся правдоподобие теории Мальтуса) значительно сократится и даже, по нашему предположению, может принять отрицательное значение. Следует заметить, что в контролируемом историческом периоде в некоторых районах земного шара уменьшение количества населения уже наблюдалось и неоднократно. Об этом говорят данные, приводимые Гумилевым в отношении распадения китайской империи III века н. э. и в отношении других географических зон – так он сообщает, например, о том, что население Италии, составлявшее в I в. н.э. – 7 – 8 млн. чел., уменьшилось в VI в. до 4 – 5 млн. Гумилев связывает приводимые им примеры уменьшения количества населения с распадом прежнего этноса и возникновением в этих же географических зонах этноса нового, и если в прежние времена это было действительно так, то с возникновением открытого общества и единого этноса на всем земном шаре причина возможного уменьшения количества населения имеет иной характер. Во-первых, необходимо учитывать тот факт, что в конечном итоге II группа населения превращается в эволюционный балласт. Но главную причину следует искать на уровне наследственности. В прежние времена накопление типических образов и передача бессознательной информации по наследству требовала такой частоты смены поколений, которая делала человеческое существование возможным не иначе как в пределах скоротечности жизни, что позволяло наилучшим образом не только наследственно передавать и закреплять приобретенные признаки, но и приобретать в случае необходимости новые. Весьма вероятно, что при такой частоте смены поколений теория Мальтуса верно отражала скорость роста населения. Что касается грядущих времен, при которых осознание самосохранения будет доминировать над инстинктом, то бытие такого рода в бессознательном закреплении наследственных признаков не нуждается и поэтому здесь прежняя частота смены поколений, при которой продолжительность жизни не превышала в среднем 60-70 лет, теряет смысл ей (этой частоте) биологически присущий. Весьма возможно, что с этого момента биологические часы продолжительности человеческой жизни начнут самоперезаводиться и тогда в силе может оказаться то обстоятельство, что постепенное уменьшение продолжительности жизни библейских поколений (от Адама – 930 лет до Моисея – 120 лет) является пророческим указанием в каком обратном порядке и до какого количества лет будет возрастать продолжительность жизни индивидуумов в грядущих поколениях.

В заключение у нас возникло желание сказать следующее. Мы – мечтатели. Наша мечта – открытое общество в то самое время, когда объектом нашего мышления является жестокая реальность (те закрытые общества, которые процветают благодаря нам и в благодарность за это возвеличивают нас в редчайших случаях, но больше используют и уничижают; те несгибаемо-жесткие иерархические структуры, в которых мы вынуждены жить из поколения в поколение).

Мы самые верные служители этих структур, которые не позволяют нам выходить за рамки дозволенного, выражая этим самым интересы большинства – инерционной массы. Мы те, которых инерционная масса называет “вольтанутыми”.

И мы действительно в сравнении с ними “вольтанутые”, ибо мы на стороне более высокого сознания. Мы – мутанты! Мы не боимся возвестить им правду – ту именно, что в действительности нет ни Бога, ни Дьявола и что первозданным Творцом нашим является эволюция мышления и что остановить это естественное Сотворение невозможно.