Шумерская назидательная литература была предназначена непосредственно для воспитания учащихся. Она включает пословицы, поговорки, поучения, диалоги-споры о превосходстве, басни и сценки из школьной жизни. Пословицы и поговорки с очень раннего времени становятся излюбленным материалом для тренировки навыков письма и устной шумерской речи. Позже из этого материала создаются целые композиции морально-этического характера – тексты поучений, из которых наиболее известны “Поучения Шуруппака” и “премудрые советы”. В поучениях различные советы практического характера перемешаны с различного рода запретами на магические действия – табу. В целях подтверждения авторитета поучительных текстов говорится об их уникальном происхождении: якобы все эти советы в начале времен отец дал Зиусудре, праведнику, спасшемуся от потопа.

запрет на магические действия?.. Любопытно…

Особняком стоит огромный корпус заговорной литературы. Первые заклинания стали записываться еще на заре школьной системы – в период Шуруппака и Абу-Салябиха (XXVI-XXV вв.). Но большая их часть дошла до нас от позднешумерской и послешумерской эпохи (XXI-XIX вв. и позднее). Все заклинания подразделяются по предмету, на которых направлена заговорная формула.

и это при запрете на магические действия?..

С именем Энхедуанны связаны… две культовые поэмы, главной героиней которых является богиня Инанна. В науке они известны по своим первым строкам Нин-ме-шар-ра (“госпожа множества МЕ”) и Иннин-ша-гур-ра “Инанна, сердце несущая”). В настоящее время наилучшим образом изучена первая из этих поэм… Вот какими словами славит свою госпожу [Инанну] составительница гимна:

“Владычица всех МЕ, день, испускающий сияние, Жена праведная, одетая в излучение, Небом и Землей возлюбленная, Иеродулла Ана, (хозяйка) все великих украшений, Любимая короной истинной, к энству назначенная, Семь МЕ в руке постоянно (держащая), О госпожа моя! Ты – страж великих МЕ! МЕ ты подняла, Ме на руку свою повесила! МЕ ты собрала, МЕ на груди своей сохранила! Подобно дракону, смерть на чужую землю ты наслала! Подобно Ишкуру, при крике твоем колосьев нету! Потоп, с горы (=чужой страны) своей сошедший, Инанна, ты – первейшая в Небе и на Земле! Возженным огнем страну поливающая, Аном МЕ наделенная, госпожа, псов оседлавшая, По священному слову Ана приказы отдающая, – Великие обряды, тебе принадлежащие, кто узнает? Истребительница гор, от демона бури крыло получившая, Любимица Энлиля, воспаряешь ты над Страной! Ты – на службе советов Ана, О моя госпожа! Заслышав тебя, горы долу клонятся! Когда люди предстают перед тобой В страхе и трепете перед твоим сиянием, – Достойные МЕ, ужасные МЕ они от тебя получают! Перед тобой они плач заводят, В дом великих плачей улицей они к тебе идут!”

Тексты саргоновского слоя показывают, что в развитии идеологии того времени было два периода. В начале правления Саргона проявлялась максимальная почтительность к старой шумерской традиции, и аккадские божества упоминались после перечисления шумерских, причем Инанна не ставилась во главе пантеона. В более поздний период Инанна принимает на себя все властные функции, объявляется госпожой, обладающей всеми МЕ, и победительницей всех недругов аккадского царя. Если же говорить о формальной стороне текстов, нужно отметить, что тексты саргоновского слоя более сухи, малоэмоциональны и более информативны в сравнении с шумерскими.

“Ниппур! Город, под чьей широкой сенью Черноголовые освежаются, – В каком запустении жилища его пребывают! Как рассеянное коровье стадо, они развеяны! Город, по которому горький плач разносится, – Как долго госпожа-богиня его оставит его в небрежении? Во дворец его, узнавший ропот, Как в дом безлюдный, никто не войдет! Ниппур, город, где престолы богов процветали, – почему же погибли они? Черноголовые, как овцы, траву жующие, – Надолго ль они покинуты? Стенание, плач, мучение, горе – Надолго ль они прилепятся к телу? Как несвободно сердце! Игравшие на шем и ала – Отчего же вы в горьком плаче весь день проводите? Арфисты, при кирпиче сидевшие, В печали оплакивают свое горе. Оставивший супругу, оставивший сына Исполняет песнь “О мой разрушенный город!” Покинувшие город, покинувшие жилища Привязались к кирпичу доброго города. Праведный город, наделенный стоном и плачем, Горькую песню поет – истинные обряды омовения уничтожены! Кирпич Экура, неделенный стоном и плачем, Горькую песню поет – истинные обряды омовения уничтожены! Над высокими обрядами и драгоценными предначертаниями, На которые злая рука наложена, льет он горькие слезы! Его покинутые священные хлебные рационы превратились в поминальные хлебы, Произносят они свою песню муш-ам! Поскольку чистые сияющие обряды омовения уничтожены, Дух в доме тяжел! Обширное имущество города не умножается – Шею на землю оно положило! Поскольку рука мстительная на его пораженные кладовые наложена – Произносит он: “Что же мне останется?” Поскольку люди его, как скотина, мрут, Произносит он: “О, моя Страна!” Поскольку его девушки (и) парни, как осколки, Рассыпаны, произносит он: “Ох!” Поскольку их кровь, как мелкий дождь, пропитала почву, Он плакать не прекращает! Дом, подобно, корове, чей бык зарезан, в страхе своем он горько рыдает – как он бледен! Арфисты, люди сладких песен, как нянька, певшие свое “уа”, Строй своих песен на плач переделали!

Во второй части текста бог или богиня города оплакивают его и после оплакивания идут к Энлилю с вопросом: “За что нам все эти страдания?” Энлиль отвечает, что бесконечно долгое правление так же невозможно, как и бесконечно долгая жизнь. Казалось бы, нет никакой надежды на спасение города, и все его граждане обречены на смерть. Но в последней части текста на город снисходит милость богов, и жизнь начинается заново.

Близко к плачам по городам стоит и шумерский миф о потопе, дошедший до нас в единственном экземпляре в виде шести фрагментов некогда большого текста. После лакуны примерно в 36 строк следует небольшой отрывок, представляющий собой монолог некоего бога-демиурга об устроение жизни людей. Скорее всего, это Энки, поскольку он говорит о строительстве городов, ирригации и восстановлении древних обрядов очищения. Затем прямая речь бога заканчивается, и авторский текст сообщает о создании людей и животных четырьмя богами – Аном, Энлилем, Энки и Нинхурсаг. Далее снова следует лакуна в 34-35 строк, после которой начинается повествование о первых городах, которым была дарована царственность и определены священные места. Энки получил город Эреду, Инанна обосновалась в Бад-Тибире, Пабильсагу достался город Ларак, бог солнца Уту получил Сиппар, а бог Суд закрепился в Шуруппаке. Незамедлительно после получения царственности в этих городах началось строительство каналов. После очередной лакуны в 35-40 строк следует фрагмент о собрании богов, на котором было принято решение о затоплении человечества. Богиня-мать Нинтур стала оплакивать свои создания, и к этому плачу присоединилась даже воинственная Инанна. Казалось бы, все человечество обречено на гибель. Однако Энки, принимавший участие в том собрании, решил предупредить о грозящей беде жреца-умастителя Зиусудру. Он передал свое сообщение левой стороне стены его дома. Здесь же объясняется причина божественного решения, формульно идентично плачевым текстам: “Приговор, вынесенный Аном и Энлилем, необратим! Долгое плавание утомительно (для тела)!” Еще 40 строк лакуны – и перед нами уже описание потопа:

“Все злые бури, злые ураганы вместе сошлись,

Потоп хозяйства сметал.

После того, как семь дней, семь ночей

Потоп Страну разметал,

А злой ветер водою высокой колотил по огромному судну, –

Уту вышел, осветил небеса и землю.

Зиусудра в барке щель проделал,

И Уту всеми лучами в барку вступил.

Зиусудра, царь,

Перед Уту, землю целуя, предстал.

Царь быков заколол, много зарезал овец…”

В последнем фрагменте текста боги, снизошедшие к жертве спасенного царя, награждают его вечной жизнью и вечным дыханием, подобными жизни и дыханию самих богов. Здесь Зиусудра назван “спасителем семени человечества” и “имени животного мира”. Вероятно, в разбитой части текста он взял в ковчег своих родственников и множество животных. Боги подводят Зиусудру к женщине (то ли к его жене, то ли к некоей женщине, которую сами дают ему для продолжения рода) и поселяют в стране Дильмун – в краю, где восходит Солнце. На этом текст обрывается.

Можно сказать, что идеологические представления мифа о потопе, плачей по городом и Царских списков совершенно тождественны и легко датируются началом Старовавилонского периода… К этому же кругу текстов примыкает и знаменитый миф о зарождении жизни на Дильмуне, в стране пресноводных источников, бьющих прямо со дна моря. Миф этот, вне всякого сомнения, поздний, поскольку в его содержании отражены идеологические модели, сложившиеся никак не ранее гибели III династии Ура.

следуя логика автора точно также можно “легко датировать” “идеологию” всех русских сказок временем создания сказок Пушкина – XIX веком н.э. и отсюда выстроить взаимоотношения в России этого времени!.. А также заявить, что никаких сказок до Пушкина не было… Если абсурден второй вывод, то почему иначе должно быть с первым?!.

Записанный в Ниппуре Старовавилонского периода гимн-миф “Энки и Нинхурсаг” с начала ХХ столетия [н.э.] считают древнейшим в мировой литературе описанием райской жизни и грехопадения. Начиная с Шейля, шумерологи были уверены, что именно этот текст послужил прообразом ветхозаветного повествования об изгнании Адама в мир. Великий шумеролог С.Н.Крамер выдвинул красивую гипотезу по поводу имени одного из упомянутых в тексте божеств Нин-ти: в шумерском ти значит одновременно и “жизнь”, и “ребро”; отсюда понятен мотив создания женщины из ребра Адама…

Весь текст, исключая гимническую интерполяцию, состоит из девяти ключевых формул, маркирующих строго определенное действие…

Дильмун назван здесь “местом светлым, чистым, сияющим”, что указывает на его сакральный статус. В шумерских заклинаниях “свет” соотносится с Небом, “чистота” с Землей, “сияние” – с областью Середины Неба. Те же эпитеты в связи со сферами мира употребляются в отношении предвечных МЕ. Итак. Первая часть текста показывает, что Дильмун – место, откуда пойдет начало и членение мира и где актуализируются все мировые потенции…

Нинсикила просит своего отца Энки даровать воду каналам города. В акте превращения вод участвуют Энки, уту и, по-видимому, Нанна. Пресная вода выводится или из-под стопы бога, или из сосуда гирри. Водой наполняются колодцы, ключи. Пресная вода называется в тексте “водой изобилия”: с ее появлением Дильмун должен стать “кладовой Страны”. Далее описывается напоение пресной водой полей, нив и пастбищ. Запомним астрономический момент акта: Уту-Солнце встает в небесах над Дильмуном, в это же время проводится праздник в честь бога Луны. Само же действие совершается богом подземных вод Энки…

После напоения дильмунской земли водой начинается цепь соитий Энки и Нинсикилы-Нинхурсаг. До первого соития богиня называлась Нин-сикил-ла – “владычица чистоты”, что подчеркивало ее статус девственницы. После соития она получает имя Нин-хур-саг – “владичица лесистой горы”, свидетельствующее о состоянии беременности. Беременность Нинхурсаг длится девять дней – день за месяц. Энки сперва вступает в брак со своей дочерью, затем с внучкой, правнучкой. Праправнучка, следуя совету Нинхурсаг, изливает семя Энки на землю, чтобы прекратить цепь непрерывных рождений и браков…

Из земли, на которую упало отвергнутое семя Энки, выросли восемь растений. Названия большинства из них не позволяют провести надежную ботаническую идентификацию. Однако относительно двух растений можно сказать, что они растут в заболоченной воде и одно из них является лакомством для рыб, а другое имеет множество способов употребления – от магии и медицины до изготовления корзин…

Энки подзывает своего наперсника Исимуда и спрашивает его: “Что это? Что это?” Исимуд называет растение по имени, и Энки тут же съедает это растение (“определяет судьбу растениям, сердце их познавая”)…

Нинхурсаг, узнав о действиях Энки, проклинает его имя такими словами: “Оком жизни до смерти его на него не гляну!” Едва ли не единственной в шумерской литературе параллелью к этой строке является строка 164 “Нисхождения Инанны”: “Эрешкигаль взглянула на Инанну оком смерти”. Пока неизвестно, являются ли эти антимоны просто красивыми образами, или же в мифологии это совершенно определенные предметные сущности, подобные египетскому Оку Гора. Крамер сопоставляет эту часть с библейской историей наказания за вкушение запретного плода…

Энки заболевает восемью болезнями – по болезни за съеденное растение. Его состоянием интересуется лиса. Она спрашивает различных богов, желающих спасти жизнь Энки: “Если Нинхурсаг я приведу – что ты мне дашь?” Бог Энлиль обещает ей построить в ее честь два города из тутового дерева и тем самым прославить ее имя. Лиса соглашается. Точно такая же формула встречается в 165-й песне цикла “Эршемма”, где муха за вознаграждение обещает Гештинанне и Инанне найти Думузи…

Нинхурсаг с помощью лисы возвращается к Энки и српашивает, что у него болит: “Брат мой, что болит у тебя?” – “Голова моя – моя болезнь. Аба-У, бога черепа, она ему родила”. По такой же формуле рождаются боги волос, носа, рта, глотки, руки, ребра, бедра (то есть всех органов, прежде пораженных в теле Энки)…

Восемь новорожденных богов и богинь распределяются по различным функциям и территориям. В названиях органов тела и должностях богов наблюдается игра слов: так, богиня ребра и жизни Нин-ти становится владычицей месяцев (нин-ити). Бог Эн-саг (шумер. “владыка финиковой пальмы”), назначенный главой Дильмуна, связан с бедром (заг). В колофоне провозглашается хвала “отцу Энки”.

Из содержания текста ясно, что речь идет не об изгнании из рая (хотя мотив преступного познания выражен довольно ярко), а о возникновении жизни на Дильмуне и о распространении этой жизни по всему свету (под которым понимаются Шумер и Маган)…

В урской версии текста содержится вставка в 21 строку, представляющая собой гимн изобилию Дильмуна… А среди стран-поставщиков перечислены Тукриш, Мелухха (Индия или Эфиопия), Маган (Оман), Элам, Ур.

Приведенные данные позволяют заключить, что текст “Энки и Нинхурсаг” представляет собой идеологическую конструкцию позднешумерской эпохи, в которой дильмунские и маганские богм считаются произошедшими от шумерских, в то время как сами шумерские основатели пантеона помещены на Дильмуне. Между тем в древнейших шумерских космогонических текстах мироздание начинается с Эреду и Ниппура. Приписывание именно Дильмуну статуса первой страны обитаемого мира, без упоминания Эреду, Ниппура и Аратты, позволяет нам датировать конструкцию концом III династии Ура – начальным этапом Старовавилонского периода. Такая датировка имеет свое историческое объяснение. Именно эти годы были временем наибольшей торговой активности дильмунских городков и, вероятно, даже политического влияния Дильмуна. Правителей этого удаленного острова принимали в самых могущественных государствах мира, дильмунские товары и печати можно было обнаружить на всей территории Ближнего Востока и даже в долине реки Инд. От Дильмуна до ближайшего к заливу шумерского города Ура было всего 500 километров морского пути, поэтому шумеры с древнейших времен принимали активное участие в делах дильмунцев. Но во всех документах шумерской эпохи шумерские и дильмунские боги соотносятся как старшие и младшие и в брачные связи не вступают. А вот после гибели Шумера на территории Дильмуна начинают появляться печати на аккадском языке, активно строятся вавилонянами по старым образцам храмы в честь главных местных божеств. В это же время, по всей вероятности, происходит и породнение шумерских божеств с дильмунскими. Текст об Энки и Нинхурсаг отражает это смутное время, когда жители Двуречья, забыв традиционную версию сотворения мира, начинают считать себя произошедшими с Бахрейна – воистину райского места, где прямо со дна соленого моря бьют ключом пресные источники, где многочисленны финиковые плантации и процветает морская торговля.. Туда же, на Дильмун, после потопа боги поселяют и Зиусудру. Жизнь как бы дважды начинается с Дильмуна – после сотворения первых богов и после потопа.

Следует сказать несколько слов и о знаменитом тексте “Инанна и Энки”, известном также под названиями “Путешествие Инанны в Эреду” и “Инанна и похищенные МЕ”. Это, пожалуй, самый интересный и сложный текст послешумерского слоя. Он настолько нетривиален с точки зрения сюжета и композиции, что можно с уверенностью сказать: его автором был выдающийся писец, имевший большие способности поэта, мыслителя и педагога. Прежде всего, текст не имеет колофона, указано только число строк – должно быть, сам автор не знал, к какому виду гимнов его причислить. В самом деле, если это и 2текст путешествия”, то путешествия довольно странного: дочь не получает МЕ официально, а похищает их у отца. Далее, бросается в глаза хорошее знакомство автора с композициями Энхедуанны об Инанне. Наконец, этот странный текст удивительно нейтрален по тону, прозаичен и информативен. В нем нет хоровых отступлений и всего один случай повтора: шесть раз повторяется список МЕ, вывезенных из Эреду Инанной.

Инанна, собираясь в Эреду, входит в загон к своему супругу Думузи для совершения священного брака. Однако ее визит по неизвестной причине ничем не заканчивается: довольная своей женской прелестью Инанна не получает взаимности. Свой визит она объясняет желанием почтить жречество Эреду (как и в “Нисхождении Инанны”, это ложное объяснение действий хитроумной богини). Инанна садится в свою ладью и направляется к пристани Эреду, в то время как ясновидящий Энки уже знает о ее прибытии и готовится встретить свою дочь пышным застольем. Инанна и Энки пьют пиво, затем вино. Далее в тексте следует лакуна примерно в 30 строк, после которой мы становимся свидетелями того, как Энки добровольно отдает Инанне все бывшие при нем МЕ. Он клянется своим именем и именем пресноводного океана Абзу в том, что МЕ отданы для полного обладания. Далее становится ясно, что Энки расстался с МЕ под воздействием алкогольного опьянения. Когда он протрезвел, то приказал вернуть все Ме назад. Кроме того, Энки задался целью узнать, кто был виноват в его временной слабости и на кого можно списать свое несчастье. Верные слуги указывают ему на лягушку, квакавшую у городских ворот. Энки хватает лягушку за правую лапу и убивает ее, после чего выбрасывает на корм рыбам и птицам. На поиски уже отчалившей с пристани Инанны поочередно отправляются слуга Энки Исимуд (несколько раз), храмовые сборщики налогов, великаны Эреду и морские чудовища. На все их требования вернуть МЕ Инанна отвечала речью, представлявшей собою смесь недоумения и негодования: “Неужели отец мой сказанное изменил? / Слова свои праведные нарушил? / слова свои великие опорочил? / Ложно именем своим, именем Абзу поклялся?” И действительно, в каком бы состоянии бог ни произнес свою клятву, в любом случае она остается клятвой и обратной силы не имеет. Ладья Инанны благополучно достигла пристани Урука, и в городе с тех пор должна начаться совсем новая жизнь. Эта жизнь полна изобилия, в ней каждый должен получить то, что предназначено ему судьбой…

Сама же Инанна расставляет привезенные МЕ возле мест, связанных со священным браком, – возле загона, “храма чистоты” и святилища энун. Последняя часть текста сильно повреждена, а конец отсутствует. Из сохранившихся строк мы можем узнать только то, что в Урук прибывает Энки и прилюдно требует вернуть ему МЕ. Чем заканчивается дело, мы, к сожалению, так и не знаем.

Список МЕ, шесть раз повторяющийся в мифе об Инанне и Энки, рассматривался первыми исследователями как реестр достижений человеческой культуры. Другие ученые, напротив, видели и до сих пор видят в нем свод эзотерической мысли шумеров, некий свод символов мироздания, напоминающий кабалистические сефироты или карты Таро. Увы, их следует разочаровать. Мы не случайно обмолвились о том, что автор текста хорошо знал композиции Энхедуанны. Дело в том, что только в этих композициях Инанна является обладательницей всех МЕ, и перечень принадлежащих ей МЕ почти идентичен списку из данного текста. Автор нашей композиции изменил два момента: во-первых, он добавил в списки из текстов Энхедуанны несколько десятков МЕ абстрактного характера; во-вторых, он заставил Инанну похищать эти МЕ, в то время как в аккадское время она владеет ими законно и безраздельно. Тем не менее можно с уверенностью сказать, что список МЕ Инанны в тексте о похищении МЕ не мог появиться ранее аккадского периода, а сама композиция должна датироваться началом послешумерского времени, когда к Инанне уже не относились с прежним почтением.

Текст об Инанне и Энки, пожалуй, уже свидетельствует об изменении системы ценностей месопотамского общества. В число МЕ здесь попадают не только грамота и различные ремесла, но и сама способность человека к интеллектуальной деятельности, к разрешению конфликтных ситуаций мирным путем в суде.

В состав эпоса “Энмеркар и владыка Аратты” входит так называемое “Заклинание Энки” – явно более позднего происхождения. Это заклинание произносит гонец урукского правителя Энмеркара, чтобы обосновать претензии своего господина к Аратте. В заклинании сообщается о том, что в начале мира не было диких зверей и исходящего от них ужаса, не было и вражды между людьми. Народы всех четырех стран света славили Энлиля на одном языке: в качестве севера здесь значится страна Аккад, юга – Шумер, западом называется страна амореев Марту, востоком – Аратта. И вот Энки, господин изобилия и властелин красноречия, названный здесь еще и “предводителем всех богов”, вызвал разногласие между людьми, смешав все человеческие языки.

…в более ранних текстах не был связан с письмом (грамотой заведовала Нисаба) и уж точно не мог выступать в роли предводителя всех богов.

…именно эта история о смешении Энки языков послужила основой для библейского мифа о том, как Господь смешал языки строителей Вавилонской башни. Но Господь сделал это, чтобы наказать слишком заносчивых строителей за гордыню. А почему же это сделал Энки? Возможно, из ревности к Энлилю, которого в ту начальную пору славил весь мир. Об этой причине говорят остатки двух знаков в разбитой части текста, и знаки эти возможно прочитать как эпитет “ревнивый”.

В ту же послешумерскую пору появился на свет молитвенный текст, условно названный “Человек и его бог”. Шумерская молитва – это индивидуальное обращение человека либо к своему личному божеству, либо к божеству-покровителю его ремесла. Молитва нехарактерна для шумерской словесности, состоявшей из коллективных песнопений в честь бога, которые всегда сопровождались жертвами. И первые записи молитв появляются очень поздно. До нас дошли молитва писца богу-покровителю грамоты Энки и названная выше молитва некоего человека некоему божеству, имя которого здесь не обозначено, что само по себе уже в высшей степени примечательно. Человек в обеих молитвах жалуется богу на несправедливость жизни и охватившую его болезнь. Он признается богу, что грешен, и умоляет о заступничестве. В конце текста говорится о том, что бог услышал молитву больного грешника, отвратив от него духов болезни и уберег от преждевременной смерти. Здесь, конечно, начало не только будущих вавилонских поэм о невинных страдальцах, но и библейской Книги Иова. Человек молится не какому-то определенному божеству, а богу абстрактному, который в тексте не имеет имени. Так же и вавилонянин будет молиться просто “своему богу и своей иштар (=богине)”, зачастую не называя их по имени. Следовательно, новым здесь является само абстрактное именование божества (вполне возможно, связанное с семитскими культами, к тому времени повсеместно распространенными в городах бывшего Шумера). Но самое главное – вопрос, почему бог допускает в мире зло и почему от зла должен страдать праведник, – здесь еще не прозвучало. Зато хорошо объясняется причина греха. Человек говорит: “Ни один ребенок не выходит из женского лона безгрешным, с давних времен не было на свете непорочного младенца”. То есть человек грешен уже хотя бы тем, что родился на свет из женского лона и был зачат во грехе. Представление, радикальным образом расходящееся с традиционными шумерскими гимнами, в которых зачатие и брак – благословение богов и лучше живет в загробном мире тот, кто народил больше заботливых детей.

Пожалуй, самым частотным образом в шумерской словесности следует признать образ быка. Он выступает основным средством сравнения и фигурирует в качестве эпитетов богов и царей. Быком называет Энлиля, Энки, Нинурту-Нингирсу, Нанну, Уту. С быком сравнивают урских и исинских царей.

…образ быка можно обнаружить в текстах и на изображениях самых разных народов ранней древности. В Египте, помимо священного быка Аписа, существовали также боги-быки Ра, Мневис, Менту. В Северной Месопотамии и Сирии с быками сравнивались боги Ашшур, Эль, Хаддад, Рамман. В странах Эгейского моря был известен критский бык Минотавр, быкообразный Зевс и морской бык Посейдон. В Индии с быком систематически сравнивался новогодний герой Индра.

Гильгамеш был популярен во все времена истории Двуречья. Но мы коснемся только представлений шумерского времени.

По-шумерски его звали Бильга-мес, впоследствии вавилоняне исказили это первоначальное имя. Переводиться оно может двумя способами. Слово бильга значит “дядя” или “далекий предок”, употребляется также в общем значении “старый человек”. Слово мес в зависимости от контекста переводится “юноша” или “герой”. Получаем два весьма различных перевода. В первом случае имя будет означать “предок-герой”. В составе этой фразы слово “предок” указывает на тотем, к которому восходит род носителя имени. В данном случае это воин, одержавший победу в некоем сражении. Вести свой род от победителя почетно, отсюда и такое имя. Во втором случае имя может символически переводиться как “старик-юноша”, а таким эпитетом во многих религиях мира называли солнце, умирающее на закате и воскрешающее при восходе. Во всех шумерских и вавилонских текстах Гильгамеш связан с солнечным богом Уту, который является его постоянным покровителем и заступником. Поэтому такое символическое толкование имени также можно признать уместным

Очень примечателен первый вариант перевода. И именно в прямом значении слов!.. Предок-герой…

…была и еще одна причина для почитания Гильгамеша у деятелей типа Саргонов или Ур-Намму. В Царском списке сказано, что матерью Гильгамеша была богиня Нинсун, а отец его лиль. Слово это буквально значит “воздух”, во втором значении “дух, призрак”. То есть у Гильгамеша не было отца. Отсюда возникает предположение либо о его внебрачном рождении, либо о рождении в результате священного брака. Гильгамеш был явно нецарского рода; но царским происхождением не могли похвастаться и оба Саргона, и ур-Намму. Поэтому можно сказать, что Гильгамеш был близок этим правителям как пример человека незнатного, но энергичного, который достиг своего положения собственным разумом и волей.

автор здесь почему-то опускает ту версию мифологии, согласно которой отцом Гильгамеша был Зиусудра (Ут-Напишти).

Гилгамеш эпический нашел отражение не только в гимно-поэтических песнях, но и в произведениях глиптики. Всюду он выступает не один, а в сопровождении своего слуги Энкиду. На печатях старошумерского и аккадского времени Гильгамеш и Энкиду сражаются со львом и диким быком, в памятниках словесности они совершают множество предосудительных деяний: убивают хранителя леса Хуваву, убивают небесного быка, срубают священное дерево, пытаются проникнуть в подземный мир.

сражение со львом и быком – от эры Льва до эры Тельца?!. Т.е. от потопа до войны богов…

В отличие от аккадского, шумерский Энкиду вовсе не друг, а слуга и наперсник Гильгамеша, подобно спутникам множества шумерских богов (Исимуд у Энки, Ниншубур у Инанны). Однако он еще и советчик своего господина: не кто иной, как Энкиду, склонил Гильгамеша к убийству ни в чем не повинного Хувавы, обладавшими “лучами жизни”. Эпический Гильгамеш немыслим без Энкиду, и здесь имеет место близнечный мотив, не находящий отражения ни в исторической, ни в культовой ипостаси облика Гильгамеша. Два близнеца отправляются покорять мир, лежащий за границей их священной территории, и всякий раз их попытка заканчивается неудачей (Энлиль отбирает у Гильгамеша “лучи жизни”; Энкиду, посланный в подземный мир, не возвращается оттуда).

а “близнецы” здесь откуда?.. Вроде бы нигде в мифах таковыми они не называются… Мотив – мотивом, но ведь и более серьезное основание для такого термина должно быть, а его в мифах не прослеживается…

Итоги шумерских размышлений о Гильгамеше лучше всего подводит плохо сохранившийся текст, условно названный “Смерть Гильгамеша”. Бог Уту говорит, обращаясь ко впавшему в уныние герою: “Великая Гора Энлиль, отец богов, – о Гильгамеш! – во сне… для царственности судьбу твою определил, для вечной жизни не определял”. Аналогичные слова читаем мы и в “Плаче о разрушении Ура”: “Решение Собрания неизменно, слово Ана и Энлиля необратимо! Уру царственность дана, (а) вечное правление не дано!.. Долгий срок правления утомителен!”

опять же возникает связка между кончиной “предка-героя” с Плачем и эрой Тельца…

Потоп (шумер. а-ма-ру) – сложный образ, семантика которого менялась с ходом месопотамской истории. По-видимому, следует различать два представления о потопе. Согласно текстам шумерского времени, потоп является атрибутом бога-воина Нингирсу, который предает его царю-воину, выполняющему предначертанную ему миссию победителя внешних врагов. Так, в “Стеле коршунов” Эанатума и гимнах урским царям правитель сам является потопом, уничтожая враждебные ему силы. В шумерских контекстах под потопом имеется в виду наводнение, сопровождаемое порывами ураганного ветра, молнией и громом. В послешумерское время появляется представление о царе, спасшемся от потопа, причем называется место, где он произошел – город Шуруппак. В Царских списках и фрагментах мифа о потопе возникает образ праведного местного царя по имени Зиусудра (“жизнь (на) долгие дни”). В единственном списке мифа Зиусудра назван царем и жрецом-умастителем, но город, в котором он правил, не упомянут (или эта часть текста разбита). В старовавилонском списке “Поучений Шуруппака” Шуруппак, сын Убар-Туту, наставляет своего сына Зиусудру: “Зиусудра! Слово я хочу тебе сказать! Ухо наставь!” Все упомянутые тексты записаны после III династии Ура. Никаких сведений о Зиусудре в источниках старошумерского времени не обнаружено, и есть все основания считать эту фигуру вымышленной.

Предполагая вымышленность образа Зиусудры, мы ни в коем случае не хотим подвергнуть сомнению сам факт потопа, произошедшего в Шуруппаке. Именно там впервые появляется клинописный знак “потоп”, состоящий из двух знаков – “город” и “демон бури”. Из описания, данного во всех трех клинописных версиях мифа о потопе, можно понять, что под потопом здесь понимался сильный дождь, сопровождавшийся разливом каналов, ураганным ветром и поднятием уровня воды в реке Евфрат.

Для шумерских источников образ потопа не осознается в контексте разграничения эпох. Достаточно сказать, что упоминание о потопе как внешней силе, определяющей ход земных событий, совершенно отсутствует в старошумерских и урских царских надписях и школьных текстах. Потоп становится хронологическим индикатором только после гибели шумерской цивилизации, когда аморейские наследники Шумера начинают подготавливать почву для встраивания себя в последовательный и непрерывный ряд правителей Двуречья.

однако упоминание его в шумерских текстах имеет место быть!.. А уж восприятие или невосприятие его автором книги в качестве “хронологического индикатора” – его личное дело, явно обусловленное здесь идеологическими установками, а не содержанием текстов.

Автостереотип – образ народа в его собственных глазах. У шумеров нет такого образа, поскольку не было этнической самоидентификации. Самосознание их было территориальным: живя на одной территории с восточносемитскими племенами, они назывались единым с ними именем “черноголовые”, а саму территорию своего обитания называли “(наша) страна” (калам). “Нашей стране” противостояли все остальные страны, носившие обозначение “горы” (кур-кур). Только в этом контексте шумеры себя и воспринимали. Вследствие этого в их языке не могло возникнуть предложение “Мы шумеры”, зато постоянно можно было слышать “Мы дети (=граждане) такого-то города”, “Я раб такого-то бога”.

Самое большое число шумерских текстов духовного содержания посвящено четырем богам: Нинурте, Думузи, Инанне, Гильгамешу. О характере Думузи нельзя сказать ничего, поскольку это совершенно пассивное существо без своего голоса в тексте. Инанна, Гильгамеш и Нинурта – характеры одного плана, но с небольшим отличием в целевой установке. Инанна и Гильгамеш – олицетворение бесконечной жизни с присущей ей экспансией за пределы видимого пространства, с животной жаждой покорить преграды собственной телесности, с радикальной страстностью эмоций, расплескиваемых в каждой точке своего сиюминутного пребывания. Они появляются тогда, когда мировой порядок уже создан, сферы и сущности мира поделены богами, когда состоялось отделение смертных от бессмертных. Как тринадцатая гостья в европейских сказках, которой не хватило тарелки и которая решила отомстить за это новорожденной принцессе, Инанна и Гильгамеш мстят всему миру и даже друг другу за кажущуюся несправедливость миростроя. Инанна предъявляет претензии на чужие МЕ, Гильгамеш – на неположенное ему бессмертие. В отличие от них Нинурта не расплескивает себя всюду, хотя и обладает идентичной страстностью и таким же властолюбием. Он воюет с чужими землями только для того, чтобы отстоять свою. Он отправляется на войну и венчается на царство с благословения всех старших богов. Он начинает новый мир, выстраивая его силой своей воли и магией своего влияния на массы людей. Но несмотря на все различия, в главном эти три божества сходятся: их основные свойства – сила, власть, экспансия, влияние, сильная эмоция. Что же касается Думузи, то он пассивен, его постоянно приходится защищать, после гибели его оплакивают и т.п.

Как и следовало ожидать, преемники шумеров – вавилоняне и ассирийцы – совершенно извратили образы, особенно соответствующие шумерскому характеру. Нинурта превратился у них сперва в похитителя МЕ, наказанного хитростью бога Энки за непомерное хвастовство своей силой, а затем и вовсе в зловещее божество войны и смерти, во многом подобное мрачному богу загробного мира Нергалу. Он перестал ассоциироваться с новогодним празднеством, поскольку его место заняли местные семитские боги Мардук и Ашшур. Гильгамеш стал искать не славу героя, покорившего мир, а славу ученого и мудреца, описавшего свои путешествия и обретшего бессмертие через плоды своего разума… Инанна-Иштар превратилась в абстрактную богиню женской сущности, ответственную и за плодородие, и за рождение детей, и даже за наделение человека материальными благами по службе (то есть за его общественный статус).

Когда-то Египет считался родиной всемирного эзотерического знания, его святыням и текстам, не умея их читать, поклонялись итальянские и немецкие герметисты. Египет призывали в свидетели открытых ими истин Коперник, Бруно и Кеплер. Еще раньше тайнам Египта дивились древние греки и римляне, считавшие египтян своими учителями во всех областях знания.

Совсем иначе обстоят дела с месопотамской культурой с древности и до наших дней. Шумеры, вавилоняне и ассирийцы оставили больше текстов, чем изображений, тексты эти читаются нелегко и в основном посвящены вопросам, далеким от разрешения последних тайн жизни и смерти. Как мы уже показали, шумерская культура и ее преемники сильно укоренены в бытии, образности здесь куда больше, нежели символизма, конкретность, детальность описания в основном превалирует над теоретическими размышлениями. Месопотамская культура не может мистифицировать, внушать ужас перед недоступной тайной, потому что она недостаточно концептуальна и не в должной мере обращена к душе (можно сказать, недостаточно инвертирована).

тогда почему автор отказывает шумерским мифологическим текстам в историчности?.. Срабатывает двойной стандарт.

Шумерская культура – осколок той части архаического мира, которую составляли народы, существовавшие еще до расцвета первых египетских государств и впоследствии не вошедшие в число лидеров древности. Если египет по многим своим мировоззренческим конструкциям смыкается с другими областями и народами афразийского мира, то система ценностей шумеров примыкает совершенно к другому полюсу, о местонахождении которого мы можем сегодня лишь догадываться. Шумерский мир – это такая архаика, которую в некоторых проявлениях можно сравнить с архаикой доарийской Индии и дравидского Ирана, в чем-то – с сибирским шаманизмом, а в чем-то даже с индоевропейскими народами (например, с древними иранцами и славянами). Здесь ценится бытийное, множественное, материальное, оседлое, более связанное с домом и землей, нежели собственно с культом предков. Здесь нет абсолютной человеческой власти над миром, чувство равноправно с разумом и волей, а иногда затмевает их. Законы сил внешнего мира ценятся здесь больше, чем законы общества. Такая “неафразийская” кодировка мироздания не вмещается в сознание людей, возросших на типично афразийских ценностях: единый бог, единый мир, единый государь, примат духовного над материальным, родственного над территориальным, разумного и волевого над чувственным, социального над природным. Адекватное понимание шумерского мира означало бы понимание еще одного подхода к устройству мира общечеловеческого, а мир этот гораздо шире и больше прокрустова ложа библейско-германской модели.